“Мы — советские люди”, — любили подчеркивать, устно и письменно, многие диссиденты. Объяснять эти странные на первый взгляд заявления можно было по-разному. Кто-то подчеркивал так свою аполитичность: мне все равно, какая власть, лишь бы права соблюдались. Для других это было методом самообороны перед пастью одряхлевшего, но все еще хваткого чудовища: хоть ты меня и посадишь, но все равно не за что меня сажать! Это был бесполезный “довод”, но психологически вполне объяснимый.
Но пришло время подлинного испытания. И “советские люди” действительно оказались советскими людьми: надвигавшийся крах родной власти обнажил всю третьестепенность большинства протестных разногласий с ней. Жаждущие подлатать стены обжитой казармы закономерно нашли в новом генсеке свой идеал. Неудивительно поэтому, что рукоплесканиями встретила общественность горбачевскую перестройку, что как о низвергнутом рае она и сегодня с тоской вспоминает о ней.
Родившаяся на развалинах перестроек и гласностей свобода оказалась ненужной, враждебной и чужой. И первое выступление против нее было замечательно символическим: борцы выступили против “царистской символики” рождающейся заново страны. Сегодняшняя же смычка неодиссидентства с красными всех оттенков и сортов, от розово-голубых до багрово-коричневых, объясняется многим, но прежде всего — постоянным, никогда и не исчезавшим духовно-идеологическим родством всех этих сил. И несмолкающие истерики по поводу нарушений прав — порой нарушений подлинных, чаще мнимых — имеют простую подоплеку: ненависть к правому курсу страны и ее властей. Не в том дело, что реформы идут плохо: непрощаемое преступление власти, что они вообще идут. Все как обычно. Все как всегда.
Двести лет мы вместе — европеизированная власть и наше (какое уж прилагательное тут подобрать?) российское общество. С недавним, правда, провальным перерывом на семидесятилетие. Но перерыв завершился, все вернулось на круги своя; и в новый этап развития страны общество вступило с описанным выше духовным и нравственным потенциалом.
Признаюсь, сегодня мне страшно. Все вернулось слишком уж буквально, и в воздухе снова пахнет революцией. А на сей раз моя страна уже ее не переживет.
Да, знаю, это звучит сомнительно: все истощены, совершать революцию просто некому, а проклятый тиранический режим давит всех, он дьявольски силен… Господи, но точно так же говорили и тогда. Считали именно так, вплоть до безграничной уверенности в силе власти. И полковник Кутепов, будущий герой Добровольческого сопротивления, говорил, что вот-вот разгонит всю эту сволочь, что для этого достаточно одного-двух полков.
Кутепов был прав, этого было бы вполне достаточно. Но двух полков в его распоряжении уже не нашлось.
1 Русскими подданными после разделов Польши стали сотни тысяч вчерашних польских евреев. И указы императрицы сразу избавили их и от непосильных поборов, и от религиозно-национальных оскорблений, которые под страхом строгих наказаний были воспрещены. Еврейские раввины благословляли царицу; просвещенная же Европа вряд ли и узнала об этих ее указах. Во многих европейских странах евреи и в середине XIX века оставались париями: в Риме, например, впечатляюще смотрится гетто, которого иудеи после захода солнца не смели покидать.
Была ли от огромных екатерининских “поблажек” презренному племени какая ни есть государственная польза? А может (смешно звучит…), царица просто решила сделать добро живым людям? Не в первый и не в последний раз в своей жизни.
2 См.: Зубов А. Размышления над причинами революции в России. — “Новый мир”, 2004, № 7.
3 Такое разрешение было дано еще в 1783-м Екатериной. Но свободное книгопечатание просуществовало в России недолго: с трудом пережив французский 1789-й, год спустя, после радищевского дела, оно быстро пошло на спад…
4 Вопреки желанию самого Герцена, давшего согласие на финансирование под сильным шантажным нажимом. Для биографов и почитателей замечательного писателя и стилиста такие детали существенны. На ход же русской истории личное неприятие некоторыми брезгливыми радикалами пламенных революционеров не повлияло и повлиять не могло.
5 Кармазинов в романе выглядит карикатурой. Однако письма Тургенева, показывающие, как трепетал маститый писатель перед мнением нечаевых, свидетельствуют о поразительном подобии образа оригиналу.
Читать дальше
