Голову клонит, смыкает ладошки,
Чтоб не дрожали, за паству в ответе, —
Папа не может отречься от папства
И на пороге небесного царства.
“Ангелюс” отроки спели в соборе.
Утро, расходятся кардиналы,
В Рим прибывают последние, вскоре
Курии папской обрушатся залы.
Ждали, что Папа угаснет намедни:
Ночь впереди, и нельзя больше медлить.
Жители города спать не ложились,
Ксендз из-под Гданьска на площадь пробился,
Карабинеры в кордонах молились;
Если бы Папа на день исцелился,
Думаю, как бы они огорчились.
Вся в ожидании папская область,
Белая грезится в окнах сутана,
И наконец-то щемящую новость
В черном несет секретарь Ватикана.
Тож бы отсрочкой в краю православном
Больше, чем смертью его, поразился.
Слышу печальную радость о главном —
Папа от мира и дел отложился.
Стих сочинитель стихов и энциклик,
Святый при жизни славянский понтифик.
К нашему он не причалит пределу,
Избороздив океаны и сушу, —
Дай отдохнуть его бедному телу,
Боже, возьми его детскую душу.
Хранитель, Или Философия садов
Голованов Василий Ярославович — прозаик, эссеист. Родился в 1960 году. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор книг “Тачанка с юга” (1997), “Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий” (2002), “Время чаепития” (2004). Лауреат премии “Нового мира”. Живет в Москве.
Поднимаясь от родника в тени вековых деревьев, мы услышали голоса: то шел отдыхать на прохладное место с другом и подругами Серега, деревенский кузнец, в руках которого жила невероятная, но бесполезная из-за отсутствия труда физическая сила. Спутник мой, Сергей Гаврилович, к удивлению, почти радостно поприветствовал бражничающих и решительно попросил: “Пожалуйста, бутылки не бить, а то у родника осколки опять”. Серега обнажил окрученную толстыми жилами руку и поклялся: “Бабы все языками вылижут!” Бабы, сознавая свою грешность, потупившись стояли на тропинке, потом последовали за вожаком. “Эта Наташа органически не способна запомнить мое имя, — удивленно развел руками Сергей Гаврилович. — То Гаврилой Аркадьичем назовет, то еще по-другому… Должно быть, оттого, что пьяная все время…”
Вот, значит: там, где прогуливался с другом Белинским будущий знаменитый анархист Михаил Бакунин, прилагая, вероятно, Фихте к христианству, теперь философствует кузнец Серега со товарищи, парк зарос и превратился в сумрачный, наполненный шорохом капель лес, и гомон грачей на “грачином дереве” лишь подчеркивает невозвратность потери: ни дом, ни парк сегодня не восстановить, для этого не только усилие целого поколения надобно, для этого нужна, собственно, живущая в душе этого поколения философия мироустроения, которая и создала когда-то это место. А поскольку ничего подобного сейчас не наблюдается, остается понять: для чего каждое утро обходит парк единичный человек Сергей Гаврилович? Для чего оставляет у родника пластмассовые стаканчики? О чем хранит память? Премухино… Вернее, Прямухино, по-старому. Сегодня имя это вряд ли кому и напомнит хоть о чем-нибудь. А раньше…
Парк в Прямухине неподалеку от Торжка заложил отец основоположника русского анархизма Михаила Бакунина, Бакунин Александр Михайлович, доктор философии Падуанского университета, ученик и младший друг Г. Р. Державина и Н. А. Львова, историк и поэт. Сельский философ желал уподобиться Творцу, создавая модель мира, где в очищенности человеческим разумом и старанием было бы явлено то, что сотворено Природою, — отсюда и живописные каскады прудов, и редкостное собрание цветов и дерев, и нелинейная планировка дорожек, ведущих от одной приятности к другой, живописными аллеями с высокой горы к россыпи родников у реки, последний из которых украшен был гротом… Парк создавался не просто для праздного любования — тем паче, что Александр Михайлович был слаб на глаза (“Слепой очима, духом зрячий…”), в нем запечатлевалась вся внутренняя жизнь семейства. Так, в парке в ознаменование рождения детей была заложена липовая роща, сохранившаяся до сих пор; первыми были высажены липы Любовь и Варвара, затем — Михаил (долгожданный сын, наследник); всего одиннадцать деревьев выросло, хотя последняя дочь, Сонечка, прожила всего два года.
Читать дальше
