Тесное сотрудничество Валерия Брюсова, в бытность его редактором журнала “Весы”, с Рене Гилем остается загадочным эпизодом в истории русского символизма. Загадочным не по внешней канве, а психологически. Прежде всего совершенно непонятно, почему на роль посредника между русской и французской культурами Брюсов выбрал именно Гиля. И ведь не то чтобы это недоумение было результатом временнбой дистанции, отделяющей нас от событий столетней давности. Вовсе нет, недоумевали и современники, не без оснований считавшие Гиля “иксом, да к тому же скучным”, как формулировал общее отношение к нему М. Н. Семенов, ближайший сотрудник Брюсова по “Скорпиону”, живший в то время в Париже.
То, что для недоумения этого были все основания, подтверждает отличная вступительная статья Романа Дубровкина к переписке Брюсова и Гиля, где с исчерпывающей полнотой описывается парадоксальная ситуация, когда “стараниями одного человека <���…> никем не читаемый в России зарубежный поэт навсегда занял видное место в литературно-критическом пантеоне”. Здесь же убедительно демонстрируется вся неудачность брюсовского выбора: мало того, что малоавторитетный, но самоуверенный Гиль ставил условия, капризничал и распугивал других потенциальных французских сотрудников, он еще и “весовскую” хронику вел чрезвычайно субъективно, пропустив едва ли не все самые значительные явления во французской поэзии эпохи.
Очевидно, что Гиль привлек Брюсова не в последнюю очередь той выгранностью в роль мэтра, которая казалась большинству их современников скорее комичной (см., например, ироническую реплику Ахматовой в очерке о Модильяни), а самим Брюсовым должна была ощущаться как родственная жизнетворческая установка. Возможно, впрочем, для симпатии русского поэта к французскому были и более глубокие причины, которые становятся яснее, если постараться понять основную интенцию Брюсова как поэта, как критика, шире — как литературного деятеля вообще.
Те, кто называют Брюсова “приспособленцем” (определение довольно распространенное), не правы: по крайней мере он был приспособленцем совсем особого рода, стремящимся совпасть не с сегодняшним днем, а с завтрашним. В этом отношении он истинный “футурист”, гораздо более подлинный, чем многие из тех, кто присваивал себе это имя, но чьи мечты не простирались дальше попадания в скандальную хронику вечерних газет. Брюсов же всю жизнь старался уловить пульс “поэтического завтра”, иногда угадывая, как с символизмом, но чаще ошибаясь (неприятие акмеизма, симпатии к Северянину, пролеткультовцам и проч.). Научная поэзия вполне могла показаться ему (при его-то рационализме и любви к точному знанию) поэзией будущего, а следовательно, и тем самым всю жизнь взыскуемым “пропуском в бессмертие”.
Не случайно при взгляде на его биографию обнаруживается странный двадцатилетний зазор между интересом к теории “научной поэзии” и попытками реализовать ее на практике1. Вероятно, она стала последней решающей ставкой поэта, с которой случилось то, что часто случается с последними решающими ставками: вместо ожидаемого туза выпала пиковая дама, течение, призванное прийти на смену символизму, оказалось плодом фантазии амбициозного, но безнадежно посредственного французского стихотворца.
Неизвестный Брюсов (публикации и републикации). Ереван, “Лингва”, 2005, 444 стр.
“Срубили мы дерево, чтобы изготовить лодку, а сделали зубочистку”, — грустно констатировал то ли Н. С. Ашукин, то ли Д. Е. Максимов, глядя, как задуманный к брюсовскому 100-летию десятитомник по ходу работы волей начальства урезается чуть ли не вдвое против первоначального плана. В конечном итоге, как известно, вышло Собрание сочинений Брюсова в 7-ми томах, остающееся и до сего дня самым полным корпусом его произведений.
Необходимость академического издания брюсовского наследия сомнений не вызывает. Однако о подготовке научного собрания пока не слышно, и это вполне объяснимо. Препятствием к осуществлению такого замысла является не в последнюю очередь плодовитость Брюсова и как следствие неизученность многих аспектов его творчества. Занятно, что огромный брюсовский архив, тщательно собиравшийся и хранившийся самим поэтом и его наследниками именно в расчете на будущих исследователей, но из-за своего объема до сих пор не вполне проработанный, делает издание его ПСС задачей совсем уж труднопредставимой.
Читать дальше
