Пишет Виталий Шенталинский:
„Не случайно именно в пятьдесят шестом, когда из мест заключения один за другим стали возвращаться оставшиеся в живых репрессированные писатели (к каковым репрессиям приложил руку и будущий самоубийца. — М. К. ), Ф. застрелился. Это был исход из тупика совести и творчества”.
Начиная с момента трагической гибели любимого человека в поэзии М. Петровых открывается новая глава, которую я бы назвал „Оплакивание”. Об этом ниже — сейчас хочу возвратиться к мотиву неуверенности в себе, охаивания себя.
Личная утрата, похоже, не ослабила в ней, если можно так выразиться, привычки к самобичеванию . Мало того. Теперь она стала к себе еще строже, еще беспощадней. Кто из русских поэтов — не только современников, но и предшественников — был способен обратить к самому себе упреки такой крутости ?
Во мне души не стало.
Я больше не могу.
Простите, кредиторы.
Да, я кругом в долгу.
И опускаю шторы.
Конец, конец всему —
Надеждам и мученью,
Я так и не пойму
Свое предназначенье.
„Постылых ‘ни гугу’…” (середина 1950-х гг.).
Почти пятидесятилетняя, автор ряда поэтических шедевров, она заявляет о своем творческом банкротстве. И это, еще раз скажу, не поза. Это проза не находящего себя призвания”.
Георгий Кубатьян. Поэзия как звучный нерв. — “Знамя”, 2008, № 10.
Рецензия на первый том издания “Гранатовые четки. Армянская поэзия XX — XXI века”, исполненная отчаяния. Приведу обширную цитату, иллюстрирующую наше время Большой халтуры (имена здравствующих литераторов заменены инициалами):
“<���…> О последнем пунктике — кто есть что — можно было бы догадаться, соблюди составитель элементарные пропорции, что ли: крупному поэту больше пространства, стихотворцу поскромней — поскромней и пространство. Не тут-то было. Скажем, из Ованеса Туманяна (1869 — 1923), при жизни прозванного „поэтом всех армян”, в книге помещено стихотворение да баллада (четыре странички). Зато москвич А. О., о котором, поверьте на слово, мало кто слышал — его имени не найти в армянских писательских справочниках, — удостоен десяти стихотворений (двенадцать страниц). А справок о них нет. Или соседствуют А. С. и Паруйр Севак. Ни про того, ни про другого — ни звука. Кто значительней? Ну, коли пишущий по-русски москвич С. представлен тринадцатью стихотворениями, Севак же — четырьмя, то ломать голову не придется… Наконец, еще два соседа по книге, ныне здравствующий Л. Д. и Аветик Исаакян (1875 — 1957), аттестованный еще Александром Блоком, который перевел два десятка его стихотворений: такого, мол, свежего и непосредственного таланта сейчас во всей Европе нет. И что же? Д. — восемнадцать стихотворений на двадцати пяти страницах, Исаакян — семь на девяти. Переводы Блока проигнорированы (равно как Ахматовой и Пастернака, Петровых и Самойлова, Мориц и Ахмадулиной), сведения об обоих отсутствуют…
Ситуацию могли б отчасти прояснить даты написания стихов. Их, однако, нет, или, верней, их означили в двух-трех случаях, явно невпопад. И так же невпопад объясняются (либо не объясняются) географические понятия и национальные реалии, переводятся (либо не переводятся) армянские слова. Принцип единообразия попросту неведом издателям, они не знают прописей, и перечислять азы, про которые они слыхом не слыхивали, бесполезно, да и неловко.
Не представляю, как издатели намерены расхлебывать кашу, которую заварили. Предупреждая, что перед нами только первый том антологии, кем они намерены заполнить второй? Теми, кому пока что не посчастливилось угодить в поле их зрения, в сферу их эрудиции, плюс авторами помоложе? Снова поставят во главу угла русский алфавит и пустятся по второму кругу? Надо же выдержать хоть один принцип…
Ну да Бог с ними, с принципами, ведь есть и такие немудрящие вещи, как усердие и внимание. <...> Согласимся, в относительно толстой книге можно по недосмотру приписать иксу перевод игрека. Но когда в порядке компенсации, должно быть, игреку приписывают переводы зета, когда такие недосмотры множатся и множатся (среди пострадавших — М. Петровых, А. Налбандян, В. Куприянов, М. Синельников и др.) — это, простите, чересчур. Особенно пострадал Арсений Тарковский, которого лишили баллады Туманяна и десятка стихотворений Чаренца. На этом фоне Вера Потапова, ставшая В. Потаповым, пройдет у нас по разряду корректорских оплошек, их ведь и без того пруд пруди…
Читать дальше
