Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 8 2008)

Он долго возится на повети с сапогами, прилаживает на спину рюкзачишко для рыбы, на плечо закидывает ружье. Двустволка тяжелая, с потертым прикладом и староманерными узорчатыми курками. Досталась она в наследство еще от деда, которого в прежние годы почитали в районе за первого охотника, прозывая за глаза Ванькой Хышным. “А ведь коли не дедко, — подумал Галерий Васильевич, спускаясь под гору к приречным пескам, — не выжить бы нам в войну-то, ох, не выжить”. Бывало Иван Петрович завалит лося, накладет внуку самолучших кусков, а из мешка наружу заячьи лапки выставит. Идет Гелька по деревне с дедовым гостинцем за плечами и каждому встречному-поперечному только отвечать поспевает: “Вот, дедушка зайку дал”.

Однажды дедо все же не досмотрел, соседская собака на санях лосиную кровь унюхала. Из района проверка наехала. Все в избе вверх дном переставили, на назем ходили, сено щупали, но лося не нашли. Увидали только бочки рыбные, которые дедко с бабкой схоронить не успели. “Ну, товарищ Обросков, — покачал головой прокурор, — у тебя семог-то, как мужиков в деревне Лампожне!” Старики накормили комиссию ухой, дали каждому по рыбине и спроводили с Богом обратно.

Из-за ближних кустов, возле самой курьи, навстречу Галерию Васильевичу неожиданно выкатил сосед Паша. Был он парнем смиреным, но запойным. Просадив последние денежки, брал с собой пестерь, табаку, краюху хлеба и уходил в леса старым отцовым путиком. Собирал грибы-ягоды, снимал с городков рябов или пасся возле верши, пробиваясь скудной рыбешкой.

— Хотел картошку копать, — будто оправдываясь, начал разговор Паша, — но вроде задожжало. Вот, печку истопил да к верше пошел.

— Есть чего? — из рыбацкого интереса спросил Васильевич.

— А, одни ерши да хопы, — развел руками сосед. — Только и есть, что маленкой девушке на ушку. Вчерась десяток душ попало, да и то хорошую рыбу ворона склевала, пока я за вехами ходил. Из ведра ведь, зараза, достала.

— А утка не попала?

— В вершу? — удивленно вскинул грустные глаза Паша.

— Ну да. Я ее в бинокль высмотрел. За ружьем сбегал, поджидаю тут, а она уже у верши вынырнула.

— Про вершу не знаю, — мотнул головой сосед. — А медведя на видок видел на Новой Навине. Он обычно черный, как головешка, а тут встретился бурый с белым ошейником. Старый… Посмотрел на меня и потопал дальше копаться в кореньях.

— Это ладно, — вспомнил Васильевич прошлогодний случай. — Варвара-то Александровна, слышь, пошла в делянки за коровами, а они навстречу бегут от медведя. Она, сердешная, пала под лиственницу, поперек ручья, медведь-то пробежал прямо над ней и ведь не унюхал.

— Не слыхал, — поднял одно плечо Паша, сильно не удивляясь этой истории.

В здешних местах весь век жили рядом с медведями. Еще в стариковские годы косолапые совсем было одолели деревню, драли скот, проказили, и мужикам пришлось сжечь сосновый борок возле Шестникова ручья. Возле того самого, в который по давнишней легенде бросали медные пятаки от разных болезней. Галерий Васильевич и сам еще помнил, как вылечивала его от простуды бабка Асклиада. Пихала его маленького в русскую печку да прыскала студеной водой, приговаривая: “Шестников ручей-батюшко, омывай и ополаскивай мово раба Божьего Галерия…”

При этих воспоминаниях о прошлом на душе у Галерия Васильевича сделалось моркотно и горько. На ум снова пришла мать, глухонемой дядюшка Петр Кириллович, отец, так и не вернувшийся в родную деревню после фронта. А ведь все писал из госпиталя, грозился: “Приеду, приеду!”. Мать три раза брагу варила, но не дождалась дорогого гостя.

Гелька так и вырастал безотцовщиной. Вица черемуховая у матери все время на воронце лежала, на видном месте. Не хотела, чтобы сын был хуже людей. Чуть какая проказа, зажмет голову меж ног, да так отходит, что весь день потом не присядешь и неделю вспоминаешь горячую материнскую руку. Даже в рекрутах уже числился, в армию собирался, а привел домой Настю — первую свою любовь — и то мать с ухватом встретила. “Ешь твой лядь, валенки так дедко подшивать, а жениться так ты. Отслужи сначала, а потом хоть цыганку веди!” И только приехал в отпуск из армии, скорехонько навострил лыжи к Насте. А там — свадьба. Вот тогда Галерий первый раз мать ослушался. Хоть и не приучен был рюмку держать, набрался так, что разогнал всю свадебку, весь народ православный. Силушкой-то Бог его не обидел, еще до службы на спор с мужиками кованое тележное колесо подымал зубами. Наутро, конечно, повинился перед людьми и Настей, выпил стакан спирту, не закусывая, и, вскочив верхом на лошадь, ускакал к дедку в Целегору. Подальше от материнских глаз, насмешек и чужого счастья.