“<���…> я бы поостерегся рассматривать Россию как многонациональное и многокультурное государство. Второй вопрос, который у меня возник в связи с идеей Белого царя, — а нет ли еще и обратной закономерности, а именно той, согласно которой традиционная монархия , т. е. власть императора, приподнятого над обществом и не опирающегося своей легитимностью на волю народа, нарочито создает многокультурность в элите и обществе ? Я бы над этим серьезно задумался: мне кажется, что такая угроза существует” .
“Хочу подчеркнуть: я не обсуждаю здесь реалистичность подобных вариантов, я лишь говорю о возможности разыгрывания монархической карты в антинациональной игре”.
Выступление на конференции “Монархия в современной России: Возможность? Необходимость? Неизбежность?”, 10 апреля 2008 года.
Сергей Роганов. Постиндустриальное бессмертие человека. — “Русский Журнал”, 2008, 4 мая .
“Актуальное бессмертие — устойчивая тенденция и стратегия развития „стареющих” обществ Европы, Америки, Азии”.
Россия 2000 — 2007: предварительные итоги. Круглый стол журнала “Москва”.-— “Москва”, 2008, № 1.
Говорит Валерий Соловей: “Получилось буквально по Ницше: то, что не убило нас, сделало нас сильнее. В волевом отношении русское общество, вероятно, первенствует в Европе. У нас такая тяга к жизни и такой экзистенциальный оптимизм, который в Европе, в общем, выводится. В целом русские оптимистичнее смотрят в будущее, чем современные европейские народы. (Об американцах не говорю, это особая статья.) Наше преимущество в отношении Запада состоит также в культурной и интеллектуальной свободе. Россия свободна от многочисленных табу и ограничений, которые там имеются. Согласно сравнительным социологическим исследованиям, русское общество вовсе не традиционное и консервативное, а ровно наоборот — одно из самых модернистских обществ современного мира. Это может нравиться или не нравиться, но это фундаментальный факт. Проблема в том, что свобода, понятая как возможность создания нового, в России сочетается с актуальной социальной, культурной и даже антропологической деградацией. Получается, возможность есть, а воспользоваться ею вроде как и некому”.
“<���…> около 4/5 населения страны считает наш общественный строй несправедливым и бесперспективным, а не меньше трети считает революцию допустимым методом переустройства страны”.
Александр Рудаков. Религиозный опыт Победы. — “Новые хроники”, 2008,
9 мая .
“<���…> даже обладая прекрасно обученными боевыми частями и лучшим в мире оружием, нельзя одолеть врага, не ведая, как обратиться к Богу, и не имея надежды быть услышанными”.
Лариса Рудова. Остер: от вредных советов до президентского сайта. — “Неприкосновенный запас”, 2008, № 2 (58).
“В конце 1990-х Михаил Эпштейн и Александ Генис включили Григория Остера в список „Кто есть кто в русском постмодернизме”. Интересно, что в этом списке, состоящем из 170 имен, Остер — единственный детский писатель, который „сделал вклад в развитие посттоталитарной русской литературы”. При этом писатель никогда не принадлежал ни к соцреалистическому, ни к диссидентскому, ни к авангардному литературному лагерю”.
Александр Секацкий. Философское можество. Беседовал Алексей Нилогов. — “Завтра”, 2008, № 27, 21 мая .
“Маркс проговорился о том, о чем другие философы предпочитали и предпочитают молчать: задача изменить мир есть своего рода подрывная миссия, присущая всякому настоящему автору и тем более философу. Успех подрывной миссии, как известно, зависит от соблюдения конспирации — самопрезентация метафизики как знания не от мира сего предоставляла философу некоторую свободу высказываний, недопустимую для других символических порядков. „Признательные показания” Маркса в каком-то смысле повлияли на судьбу философии и философов в Советской России: философы лишились даже той безнаказанности, которой пользовались в ситуациях религиозного фанатизма. Однако, как заметил Николай Иванов, порой приоткрывают истину лишь для того, чтобы скрыть ложь: в „тезисах о Фейербахе” содержится характерная недоговоренность, вызванная смещением акцента. Дело в том, что объяснить мир, повысить степень его ясности и проницаемости, и значит произвести в нем самое радикальное изменение. Ибо наиболее эффективным инструментом преобразования мира является правильный порядок слов”.
Читать дальше
