Новый Мир Новый Мир: Новый Мир ( № 6 2008)

раскаленной на солнце толпой

с криками на всех языках

нашей большой многонациональной отчизны,

и вода вокруг них вскипала.

(Мы, домашние девочки, с ужасом

взирали на них, лежа за барханом —

на границе городского и солдатского пляжа...)

Теперь здесь пустынно.

Все та же река, шелковая,

как рукав монгольского халата,

сброшенного здесь когда-то

во времена Золотой Орды

на белый песок

молодым Бату-ханом,

чтобы искупнуться, —

цвета выгоревшего высокого

июльского неба

с серебристыми блестками

плакучих ив,

растущих вдоль берега

и отраженных в воде...

Та же самая стрекоза из моего отрочества

с телом гимнастки,

отчаянно раскачивающаяся

на кончике узкого листа осоки,

словно на брусьях.

(Сквозь ее слюдяные крылья,

как через слюдяное окошко,

мы смотрели на солнце.

Солнце плавилось в нем,

как золотой слиток

из клада Стеньки Разина,

зарытого где-то на этих берегах

и никому не дающегося,

даже нам, следопытам...)

Тот же самый журавль,

полупьяный,

навечно отставший от стаи,

торчащий из воды,

как сухая коряга.

На песчаных скрижалях

птичьи следы:

клинопись чаек, скоропись соек.

Запустение. Битое стекло.

Пластиковые бутылки

из-под американской пепси-колы

и русского кваса

лежат рядом,

словно западник со славянофилом,

ведущие вечный спор

о путях России.

Прицепившийся, как репей, овод.

Мат-перемат. Крики о помощи.

Бегу на крик. Мужчина наотмашь

бьет женщину. Подбегаю.

Уже поладили. Улыбаются.

Оказались моими бывшими соседями.

Серега и Люба. Серега пьян, как всегда.

Переехали из военного городка в село.

Работы нигде нет. Пасут коров.

(Коровы бредут вдоль берега,

срывая колючку, — величественные,

словно богини...)

Спрашиваю их о дочке.

Расплываются в глупой улыбке.

Кричат, повернувшись к реке:

— Настя! —

Из воды

на берег

выходит

нагая,

как хлебниковская свобода,

девочка,

тоже, как та, из местных,

из астраханских.

За девочкой вьется речная чайка.

Настя смеется и снова вбегает в воду.

Смеющаяся чайка летит за ней.

Ей весело от смеха девочки,

и она смеется тоже.

Они и смеются одинаково, —

гортанно, взахлеб.

Девочка играет с чайкой.

Чайка играет с девочкой.

Они счастливы и свободны.

Настя руками бьет по воде,

подымая сноп брызг.

Из брызг рождается радуга.

Она лежит на голове Насти, как венок.

Кажется, что из-под рук этой девочки

рождается все чудесное, что есть на свете.

И что если она лишь дотронется до нашего

мира своим маленьким пальчиком,

как волшебной палочкой, —

он преобразится...

Настя выглядывает из-под радуги,

как из-под венца, и, хитро улыбаясь, смотрит

на родителей.

— Наша надежда! — говорит Серега,

смахивая пьяную слезу.

Я прощаюсь. Иду по берегу.

Оглядываюсь.

Настя, сев на плечи отца, долго

и сосредоточенно

машет мне вслед ладошкой.

— Наша надежда, — повторяю я

слова Сереги.

Вспугиваю с отмели чаек.

Они поднимаются и, выстроившись

в три ряда, как триколор,

реют надо мной

в лучах заходящего солнца.

Потом, развернувшись,

летят через реку.

Если смотреть на них в профиль,

кажется, что они машут мне крыльями,

словно детскими ладошками,

как Настя.

2 — 3 августа 2007, Капустин Яр.

Капустин Яр

Город секретный,

степь да река,

папа в шинели,

мамы рука.

Арбы, арбузы,

дыни, базары,

тут были монголы,

здесь жили хазары.

Тут запрягает

папа ракету.

Будто бы тройку

русскую в небо.

Чтоб от порога

и до порога

звездной дорогой

промчаться до Бога...

Кровью тюльпаны

лежат на пороге.