В эмиграции С. М. Прокудин-Горский часто выступал перед русской молодежью в Париже. Это было на ежегодных детских праздниках, в Русской академической группе. А в патриотическом объединении „Русский Сокол” он выступает с лекциями и показами „Образы России”, „Россия в картинках”, „Центральная Россия”. Именно тогда он написал поистине исторические строки: „Единственный способ показать и доказать русской молодежи, уже забывающей или вообще не видевшей своей Родины, и этим пробудить столь нужное национальное сознание — это показать ее красоты и богатства на экране такими, какими они действительно и являлись в натуре, т. е. в истинных цветах””.
Кстати, большую коллекцию прокудинских снимков можно видеть на интернет-сайте Библиотеки Конгресса США.
Евгений Ермолин. Владимир Кормер, его время и его герои. — “Континент”, 2008, № 4 (138) .
“Вообще, Кормер в своей прозе искал подходы к жизни и интонацию, ориентируясь на русских классиков XIX века. Как художник-неоклассик он шел примерно тем же путем, каким шли его персонажи в поисках смысла собственного бытия. То есть — срезал дистанцию, пытаясь напрямик выйти к главным вершинам русской прозы. Не подражал, не эпигонствовал, а брал основные принципы повествования для того, чтобы дать форму новому содержанию, не меньше доверяя великой традиции, чем личному вкусу и произволу. Наиболее убедительно это получилось в „Наследстве”. Очень неплохо — в „Кроте истории”, где сплавлены Гоголь с Достоевским, и в „Преданиях случайного семейства” (матрица семейной хроники, слитая с душеведением по Толстому)... Но и в относительно скромном по задаче [романе] „Человек плюс машина” есть любопытная проба такого рода: здесь Кормер, как мне кажется, остраняя и слегка пародируя научно-интеллигентскую прозу (типа гранинской книги „Иду на грозу”), привлекает логику и интонации гоголевского „Миргорода”, гоголевский живой, легкий, безунывный сказ. <���…>
Некогда Кормер задавался вопросом, который не на шутку его тревожил и на который он имел право, как мало кто: „Что изобретет русская интеллигенция? Будет ли это новый русский мессианизм по типу национал-социалистического германского, восторжествует ли технократия, или дано нам будет увидеть новую вспышку ортодоксального сталинского коммунизма? Но чем бы это ни было, крушение его будет страшно. Ибо сказано уже давно: ‘Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят...‘”
Прошедшие с тех пор годы и сроки показали, что тревожный пафос писателя был вполне уместен. В 90-е годы интеллигенция как социальный и культурный авангард общества не выдержала, увы, исторического экзамена, а в итоге даже испугалась свободы и в значительном большинстве просто рассеялась без остатка, как пропали некогда все колена Израиля. Нельзя говорить об этом без горечи. Но нельзя не говорить об этом. Да и ныне люди, претендующие на статус интеллектуалов, блуждают в каких угодно потемках, но зачастую далеки от элементарных понятий о человеческом предназначении и удобоваримом общественном устроении. Да, должны прийти соблазны, но горе тому…
Однако нет смысла впадать здесь в дидактический тон. Замечу лишь еще, что атмосфера религиозных исканий, воссоздаваемая в „Наследстве”, несет в себе освежающие заряды бескорыстия, свободы, любви. Из ничтожества и пошлости прорастают цветы новой общинной жизни. Они увядают, люди не могут нести бремя и ищут себе оправданий. Но в этом-то зыбком ничтожестве, в этой суете и даже лжи зарождается что-то, что случалось, случается и может случиться в России; то, что связано с личностным ростом, иногда мучительным, всегда ненапрасным, — и что соотносится нами с трудно утверждающим себя в умах и душах соотечественников социальным идеалом христианской демократии.
Неясно, впрочем, что нас ждет и на что мы окажемся способны в XXI веке. Ясно, что Кормер — сегодня писатель „для немногих счастливцев”, как сказал бы Стендаль. Но если есть у России будущее, то оно за ними. И за ним”.
В номере публикуется и первый роман Кормера (в свое время долго лежавший в старом “Новом мире”), то есть упомянутые “Предания случайного семейства”.
Александр Зорин. Отсюда, из настоящего времени. — “Вышгород”, Эстония, 2008, № 6.
О замечательном прозаике Борисе Крячко (1930 — 1998).
В литературе вроде бы уже сложился и жанр такой — “письмо на Тот свет”. А в случае с Зориным — никакой это и не жанр. Действительное письмо, сжимающее горло своей настоящестью, разговор с дорогим человеком, по которому автор письма очень скучает. “Дети твои возрастают…” “Слышишь ли ты меня, мой друг… Разбираю твои письма”.
Читать дальше
