Пить лимонный аромат,
По холодному паркету
В шерстяных носках бродить,
Электрического света
Бег таинственный следить.
Будем в час вечерний века
Обнимать, ко сну идя,
Я — трактат Умберто Эко,
Книгу Брэдбери — дитя
И, плывя в льняных узорах,
Речью сонной шелестеть,
Что из дельты Нила скоро
Будут ласточки лететь,
Под застрехой незаметно
Гнезда чудные творить
И с птенцами в вечер летний
По-арабски говорить.
* *
*
Прощай, столетья час вечерний!
Пусть выпадает русский снег
На тот курган из звезд и терний,
В котором спит любимый век.
Там, как в египетской гробнице,
Есть все для жизни неземной:
Коллайдер, храм, стальные птицы,
В сосуде баррель нефтяной.
Там скрыты ужас и отрада,
Алмаз и хлеб, народ и знать.
Пусть мертвый спит. Его не надо
Боготворить и проклинать.
Пусть мертвый спит. Пусть нету силы
Забыть, утешиться, простить.
Нам не понять того, что было, —
Лишь бедный лоб перекрестить.
Чтоб снега ангелы слепые
Возникли около окна:
В священной книге энтропии
Все холоднее времена.
И час вечерний вечно длится,
И грустно Моцарта играть.
И хочется опять родиться,
А надо — только умирать.
* *
*
Ю. С.
В саду письма животворящего не вечно царствует зима.
Я знаю прелесть уходящего, а также горе от ума.
Я знаю страсти откровение, измен пустых анабиоз
И лунных душ прикосновение к лицу, стеклянному от слез.
И материнства счастье вязкое, и ужас смертной маеты,
И тех, кто скрыл за пошлой маскою свои бессмертные черты,
И бремя сна многоголосого, в котором только темнота,
И блеск циничного философа, и тайну розы и креста.
В плену кольца зодиакального, своей ничтожности страшась,
Я знаю множество печального, благословляя каждый час
За то, что жить в морозной темени — как прясть светящуюся нить,
Не зная, как пройти во времени и мир собой не осквернить...
* *
*
О каталог одиночеств, белый словарь холодов!
Тает беззвучною ночью эхо неверных трудов.
Музыка зимняя льется, звук бестелесный и свет.
Ангел восточный смеется, Эрик Салим-Меруэт.
Искрится радость другая, брезжут иные края...
Может быть, жизнь дорогая — это зима бытия?
Кто мы такие и где мы? Чем нас столетья слепят?
Может быть, просто в Эдеме тоже идет снегопад?
Веет морозом из сада, Древо Познанья во мгле.
Тысячу лет снегопада холодно мне на земле.
Дом с отопленьем певучим, меха звериного власть,
Чай, словно Индия, жгучий, друга любимого страсть —
Всепроникающей стыни тоже на милость сдались,
Словно античной латыни огненный дух Дионис.
Зимнее солнцестоянье — полюс печали Творца.
Тварей земных прозябанье может ли быть без конца?
Глупо, но верит не в это странная память моя:
Сменится музыкой света долгий декабрь бытия.
Станут цветущими тени, плоть возродится сиять,
В заросли детской сирени радость вернется опять.
Как от наркоза оттаяв, после печали земной
Спросит душа золотая: “Боже! Что было со мной?”
Иличевский Александр родился в 1970 году в Сумгаите. Окончил Московский физико-технический институт, в 1991 — 1998 годах занимался научной работой в Израиле и Калифорнии. С 1998 года живет в Москве. Прозаик, поэт. Автор книг “Бутылка Клейна” (М., 2005), “Случай” (М., 2001) и др. В “Новом мире” печатается впервые.
На подоконник сел воробей, попрыгал, позыркал, помотал башкой — и клюнул стекло. Потом подлетел — и впорхнул. Кулюша притворила форточку, схватила полотенце, погналась, сбила его за лавку.
Свернуть голову, как курице, не вышло.
Тогда оторвала двумя, сдернула, как цветок со стебля.
Темная ломота хлынула из ушей, захлестнула глаза.
Поползав от боли на четвереньках, легла на бок и притихла в обмороке — отдохнуть.
Безголовый воробей еще поерзал крылом, сократился, сдал еще две алые капли из соломинки гортани — и тоже затих, завалившись на бок.
С печки смотрел неподвижно Иван. До самых сумерек, не шевелясь, он смотрел на лежащую мать, на клюв, на глаз, полускрытый сизой пленкой. Остановившейся бусинкой он блестел в ее окровавленной ладони. Временами Иван проваливался в этот воробьиный глаз — в его серый ветреный свет, раскачивавшийся на голой гибкой ветке; от качки ему становилось худо, он выныривал обратно — и снова видел горницу, высоко залитую светом, лежащую спокойно мать, ползущий по ее щеке луч, пыльное окно, изгородь, черную улицу, степь за ней.
Читать дальше
