Объяснялись мы больше всего жестами и на французском языке, которым владел один из наших. Позже я усвоил несколько наиболее необходимых английских фраз и уже мог сказать что-то.
Большое количество людей в лагере заставило меня подумать о какой-то их организации. Начал я с создания штаба себе в помощь, с разбивки людей на батальоны и роты и назначения командиров подразделений. Организовал пищеблок и медсанчасть. Штабные работники занялись составлением общих списков и личных дел каждого, в необходимости которых я был тогда убежден и которые в будущем оказались весьма полезными. В этих личных делах, состоящих из одного листка, приводились только самые необходимые биографические данные.
Тремя моими ближайшими помощниками были штабисты братья Донские, Дмитрий и Игорь, эмигранты из Югославии, и эмигрант из Парижа, имя и фамилия которого из памяти стерлись. Командирами подразделений назначались бывшие командиры Красной Армии, но только по их добровольному согласию. Как выяснилось из личных дел, в нашем лагере были даже полковники (кажется, два или три), но они были сломлены пленом, вели себя крайне пассивно и от роли командиров отказались. Да и что я мог предложить полковнику: батальон, роту, взвод? Я готов был уступить свое место, но они отказались.
Прекрасно понимая, что безделье такой массы людей чревато всякими неприятностями, я ввел строгий распорядок дня с обязательными занятиями строевой подготовкой и армейскими уставами (конечно, по памяти). В нашем лагере было несколько русских эмигрантов из разных стран, но и они принимали участие в лагерной жизни наряду с нашими бывшими военнопленными.
Питались мы хорошо, даже очень хорошо, получая то же, что английские и американские солдаты, большей частью американские консервированные продукты. Вместо хлеба давали сладкое печенье, именуемое почему-то галетами. Надоело оно всем изрядно, и мы мечтали об обыкновенном хлебе. Однажды английский дежурный офицер сказал мне, что завтра вместо печенья будет хлеб. Я очень обрадовался этому сам и скорей сообщил всем. Началось всеобщее ликование. Да и понятно: не очень-то гармонирует сладкое печенье с супом, колбасой, сыром, шпротами...
По такому случаю за продуктами решил съездить сам. И вот хлеб на столе. Белый, с румяной корочкой и очень высокий. Я стал резать — он буквально сел под ножом, а потом опять распрямился. Мякиш у него белый, как мел, и очень ноздреватый. Предвкушая удовольствие, я откусил кусочек, и… хлеб был совершенно несоленым и безвкусным. Пришлось опять есть печенье.
Между прочим, в английской армии было принято два дня в неделю готовить пищу без соли, и, видимо, хлеб пекли в такой день. Нам этот порядок не понравился, и я просил, чтобы соль нам выдавали ежедневно или сразу на всю неделю. А вообще наша русская пища, за очень небольшим исключением, вкусней американской.
Лагерь находился на открытом, лишенном какой-либо тени месте, и уже в конце мая под палящими лучами южного солнца днем было невыносимо жарко, а в палатках не только жарко, но и очень душно… Теперь мне кажется, что большей жары я никогда не испытывал.
В особо жаркое время дня строевые занятия и изучение уставов не проводились. Несколько раз мы строем с песнями, что пели в Красной Армии, ходили на берег. До этого я никогда не купался в море, и оно произвело на меня потрясающее впечатление. Вода Адриатического моря имеет неповторимый лазурный цвет, но только в тихую погоду. В шторм, когда кипят белые барашки и громадные водяные валы следуют один за другим, обрушиваясь с рокотом на берег, она ничем не отличается от воды других морей. Такая же свинцовая, такая же мрачная. Как-то я решил искупаться, когда заштормило, и это купание чуть не стало для меня последним. Что я не утонул, было чудом.
Лагерь, хотя был обнесен проволочной оградой, никем не охранялся. В том не было нужды. Но у ворот я установил пост с тем, чтобы каждый приходящий в лагерь проводился сначала ко мне для знакомства.
Однажды дежурный английский офицер сказал мне, что лагерь намерен посетить генерал. Я был весьма удивлен и стал ждать визита. Вскоре у ворот остановился джип, и из него вышли тучный, уже пожилой генерал и молоденький переводчик. Для русского глаза генерал был одет непривычно. На нем была армейская гимнастерка, на голове красовался берет армейского образца, на ногах защитного цвета шерстяные носки до колен и армейские ботинки, а вместо брюк я узрел аккуратно заплатанную юбку из шотландки. На животе болтался кожаный мешочек с табаком и трубкой, а из носка торчал нож в ножнах.
Читать дальше
