А ты знаешь, кто такая Вавочка? Племянница патриарха Тихона. Написали в газете, что у Тихона из родни в живых не было никого? Это в поповской семье, наследной, где детей пруд пруди, никого из родни? Ну, может, не родного, а двоюродного дочка, но все знали, что племянница. Она ведь, Вавочка, рассудка лишилась, да. Ее наша Зюма видела в сумасшедшем доме, она там кого-то навещала и увидела. Тогда многие с ума сходили, врач так и сказал Зюме — Это просто эпидемия, мы не представляем, куда больных девать. И там, в больнице, тоже было известно про Вавочку. Но она не узнавала никого. А вот ее отец, а мамочка уже была с папой Мишей, где-то в каких-то гостях услышал мамину фамилию и переспросил, чтобы не ошибиться, и подошел к маме, сказал, что хочет о чем-то спросить. Наедине. Мамочка удивилась, она не предполагала, о чем речь, да и не знала, кто это, но вышла вслед ему в соседнюю комнату. Отец Вавочки был такой крупный мужчина, совсем немолодой. Мамочке, но уже потом, стало казаться, что и внешне он походил на Тихона — глаза, и черты крестьянские, и вот этот степенный серьезный человек опустился вдруг на колени и сказал — Перед вами отец несчастной Вавочки. Простите нас Христа ради.
Ведь Николай Николаевич развелся с мамой из-за нее. Приехал в Пичингуши, попросил разводу. Наврал, что формальность, они повенчаны, ему это нужно из-за анкеты, тоже вранье, и еще, а это, может, и правда, чтобы мы с мамочкой не стали заложниками, да, да, тогда так власть поступала с семьями спецов, но мамочка понимала, что Николай Николаевич — не спец, он сам был новая власть. Но ничего ему не сказала, все сделала, как он просил, пошла со своим Коленькой в соседнее село, там какие-то бумаги подписала; тогда было просто. А кольцо венчальное в снег бросила. Ехала теперь уже из Москвы в Нижний, ехала навестить нас с бабулечкой, и все-то ей не спалось, она в коридоре стояла, одна, стояла, смотрела на елки в снегу, и тут поезд стал тормозить, проводница открыла дверь наружную, холодом обдало, ветер морозный дунул, мамочка высунулась вслед проводнице, увидела, что не полустанок, а бор и снег, сорвала колечко с пальца и через голову той в сугроб. А кольцо массивное, червонного золота колечко. Блеснуло и пропало. Как не было. Проводница — Вы что, гражданка, золотом швыряетесь? Лучше бы на хлеб сменяли или подарили кому.
А мамочкины глаза увидела — только головой покачала.
В нашей семье после революции у женщин драгоценностей не было. Ни у мамочки. Ни у бабуленьки. Ни у нас с Ниной… И у тебя тоже нет.
Но потом случилось чудо: папочка Миша встретил нашу мамочку.
Его уже выпустили из Лефортовской тюрьмы, и он уже учил красных курсантов, а мамочка шла через двор в Артшколе, и он ее увидел. Там была зеленая-зеленая трава, настоящий английский газон, и мамочка шла в своей повязочке на голове, она после тифа всё повязочки носила.
А у Николая Николаевича после Вавочки — одна, другая. Еще одна. Кажется, никого не любил. Кроме мамочки, конечно. И Вавочки. Но мамочка так и не смогла с Николаем Николаевичем после всего. Он грубый был. Беспощадный.
Сейчас скажу.
Мы с мамочкой все еще в ванной жили. Ванная была ледяная, пять метров, туда еле-еле кровать влезала, узенькая, мы спали на ней вдвоем. И у меня стало болеть сердце, это диагностировал профессор Скворцов — наш родственник из Нижнего. Это по линии дедушки — родственник, там только дедушка мой обер-полицмейстер, а так сплошные профессора, медики, сам Филатов, который глазник, тоже, они в революцию не пошли, они были верующие, такая семья, а именем Скворцова теперь названа клиника или больница в Нижнем, а тогда был он в Москве по медицинским делам и пришел нас навестить. А мамочка ведь не знала, что сердце больное у ее доченьки, думала, простуда, стала отогревать меня, положила на грудь мешочек с горячей золой, тут мне стало совсем плохо. Скворцов меня послушал, узнал про мешочек, испугался — Мария Васильевна, этого нельзя было делать. Вы могли Асеньку погубить.
Вот.
Но спасение было, что нам с мамочкой не надо было бегать в нужник через два коридора. Унитаз не убрали — это было наше спасение. И Саввушка нас веселил. Фокусы показывал, пел “под Вертинского”, анекдоты всякие про театр, он в студии театральной занимался, Камерным грезил, и всё умолял мамочку — такая близорукость! — вернуться к Коле. У Коли, Николая Николаевича, я говорила, комната рядом. У нас закуток, у него комната. И еда у нас была своя. Папа Коля, наверное, в каких-нибудь особых столовых ел, паек у него. А я еще и корь подхватила. У комиссара Артшколы Буси дети заболели: мальчик и девочка, оба, а я с ними играла, заразилась; тогда Буся нас всех втроем в свою квартиру — в одну комнату и одну постель, чтоб теплее. И мы все вместе болели и вместе выздоравливали, а окна нам занавесили красным. Так тогда поступали. Спасибо Бусе, потому что неизвестно, как бы все кончилось. Но после болезни я опять в нашу ледяную ванную. А рядом с ванной — кухня. Огромная, я говорила, и плиты — целый ряд. Не газовые, конечно. На них ставили баки, котлы такие для варки каши. А ночами по плитам крысы бегали. А тут Саввушка появляется и мамочке — Муська, ты должна со мной пойти на “Покрывало Пьеретты”.
Читать дальше
