Я пишу это накануне своего дня рождения, они все собираются приехать ко мне на своих то ли трех, то ли четырех машинах и давно уже выпытывают у жены, что подарить папе . Та отвечает, что ничего ему не надо. И это правда. Почти правда… Водку привезут. Хорошую, знаю я, водку и хороший коньяк. Что ж, тоже неплохо. Я ведь не собираюсь садиться за руль. Разве что велосипедный. Велосипед, мой верный товарищ, стоит у меня в лоджии.
Полторы тысячи спиц
В одном колесе, подсчитал я, семьдесят спиц. В двух, стало быть, — сто сорок, а если учесть, что за свою жизнь я сменил более десятка велосипедов, то, получится, был владельцем как минимум полутора тысяч спиц.
Любовь к велосипеду — это у нас семейное. Когда мы поженились, у Аллы был “Диамант” в женском исполнении, чудесная машина, легкая, бесшумная, с высоко поднятым седлом. С фарой… С зеркальцем… С ручным тормозом и цветной радужной сеткой на заднем колесе. Расписались мы в сентябре, а уже в октябре моя юная спутница жизни подарила мне с первой же стипендии (она у нее, студентки Бауманского училища, была втрое больше моей) машину пензенского, если не ошибаюсь, завода. Хорошую машину… Я тотчас накачал шины и гордо покатил по шоссе, где меня и сбил выскочивший невесть откуда мотоцикл.
В кювет отлетел (мотоциклист умчался, даже не притормозив), и первое, что я сделал, придя в себя, — стал ощупывать своего двухколесного друга. Не себя, не свои бренные косточки, а стальные руль, спицы, раму… Все волшебным образом уцелело, я в том числе.
С тех пор мы исколесили вдвоем все Никольское, подмосковный поселок, где жили у родителей жены. Сперва вдвоем, потом втроем — родилась Жанна, а еще через несколько лет — вчетвером.
Пока дочери были маленькие, я сажал их к себе — одну спереди, на раму, другую на багажник, потом они подросли, и мы обзавелись еще парочкой велосипедов. Во главе нашей маленькой кавалькады ехала Алла на своем королевском “Диаманте”, я кавалькаду замыкал, а посередине, на подростковых “Ласточках”, катили наши дети.
Картинка эта и сейчас стоит перед моими глазами. Светит вечернее солнце, машин почти нет, а если и появится какая, я зычно предупреждаю об опасности своих безмятежных, полностью доверившихся мне спутниц. Куда мы держим путь? Не знаю… “Ах, куда-то зачем-то мы едем…” Это — Давид Самойлов, одно из моих любимых стихотворений.
Помню — мама еще молода,
Улыбается нашим соседям.
И куда-то мы едем. Куда?
Ах, куда-то зачем-то мы едем!
Еще там упоминается папа, который тоже “еще молодой”, и вот теперь я, совсем уже не молодой, хорошо вижу и себя, и Аллу, и наших детей — то мгновенье было прекрасно и, как все прекрасные мгновенья, остановилось навеки. Мы скользим дальше, взрослея, старея, а те четверо всё беспечно едут, и едут, и едут…
Говорят, счастье не может длиться вечно. Еще как может! Ну, если не вечно, то покуда ты жив и память тебе не изменяет.
Чехов. Счастье
Так называется один из его рассказов, но сначала — еще раз о “Человеке в футляре”, о бессчастливом герое его, который однажды увидел на велосипедах коллегу своего Коваленко и его очаровательную сестру Веронику. “Беликов из зеленого стал белым и точно оцепенел”, — пишет Чехов.
Брат и сестра проехали мимо, как, собственно, прошли мимо него все радости жизни, да и сама жизнь.
Только ли мимо него? “А ведь счастья много, так много, парень, что его на всю бы округу хватило, да не видит его ни одна душа!”
О счастье идет речь не только в рассказе, в название которого вынесено столь привычное и даже вроде бы пресноватое словцо, но и в других чеховских вещах. И в “Степи”, где на огонек забредает ночью ополоумевший от полноты чувств молодожен, при виде которого “всем стало скучно и захотелось тоже счастья”, и в “Черном монахе”, когда герой признается, что его “начинает немножко беспокоить” его свалившееся на голову счастье, и, конечно, в гротесковом “Счастливчике”. “В наше время как-то даже странно видеть счастливого человека… Скорей белого слона увидишь”.
Однако не только в уста своих героев вкладывает Антон Павлович мысли об этом деликатном предмете, нередко и сам высказывается. “Таганрожцам счастливится в Москве”, — признается он, 21-летний, в письме к товарищу по гимназии С. Крамареву, но это опять-таки с улыбкой, а вот уже вполне серьезно: “Счастья нет без праздности”.
Читать дальше
