С детских лет и доныне берега донские — мой дом. Об этом много рассказано. Но продолжается жизнь. Прошлой осенью, уже в ноябре, погодой ненастною, все же решили мы с приятелем попытать счастье на судака. Потеплее оделись и не торопясь, полегоньку шлепая веслами, поплыли от хутора вверх по Дону, к Картулям, когда-то хутору, а ныне просто уловистому месту. Судак не брался, но мы домой не спешили, поднимаясь по течению вверх. Погода стояла теплая, но пасмурная. Мелкий-мелкий даже не дождик, а бус потихоньку шуршал по брезентовому капюшону, туманил даль. Над облетевшим займищным лесом желтыми камышами, пустыми водами реки царили осенняя глушь и безлюдье. Полегоньку мы шлепали веслами, на безрыбье, на худой конец, решив поискать грибов, чтобы пустыми не возвращаться. Товарищ мой, местный рожак, знал здешние места и грибы в свою пору брал, словно в огороде. “Чего их искать? — говорил он. — Пошел да набрал”. Вот мы и плыли, чтобы “набрать”. Плыли, плыли — и увидели рыбака на надувной резиновой лодке, на якоре.
— Какой-то упрямый хохол сидит, — сказал мой товарищ. — Не мы одни дураки.
На Картулях с давних пор рыбачат шахтеры с Донбасса да Ростовской области. Всех их беззлобно именуют хохлами. Приезжают они надолго, ставят палатки, живут. Но обычно по теплому времени: август, сентябрь. А этот припозднился.
Проплываем мимо. Рыбачок наш сидит словно врытый, накрывшись большим плащом.
— Клюет? — спросил мой товарищ.
— Нет.
— А с утра клевало?
— Не шевельнуло.
— А чего сидишь?
— Куда спешить...
Мы поднимались выше, и помаленьку, в мелком дожде ли, бусе, нахохленная фигура рыбака стушевалась, пропала.
Грибов оказалось много. В приречных дубняках, тополевниках было светло от желтой и рыжей листвы, еще не отгоревшей. Хмарь да морось остались на воде, на берегу. Резали грибы и резали, мешок, другой, третий. В дубняках рядовка была темной, словно дубовая кора, а в зарослях тополей да кленов желтела яркой праздничной тропкой, уводя в глушь.
Грибов мы набрали и поплыли вниз в пригруженной лодке. Все такая же погода стояла: туманец да мелкий бус. А наш рыбак по-прежнему сидел в лодке, накрывшись брезентовым плащом. Мы его не затронули, проплыв мимо.
Что клев, что рыба... Осень, река — и покой в мире, в душе. Душа ведь не дремлет. И хорошо здесь думается. Никто и ничто не прервет, даже не заденет долгие нити раздумий: о прошлом, о будущем, о жизни своей и чужой и, конечно, о том великом, что теперь окружает, подступая все ближе и порой раскрывая свои вечные истины, суть которых проста и оттого неподвластна уму человеческому. Разве что малым детям да мудрецам. Но кто им верит...
Кенжеев Бахыт родился в 1950 году. Окончил МГУ. Автор девяти сборников лирики и пяти романов, выходивших в США, России и Казахстане. Лауреат нескольких поэтических премий. Живет в Москве и Монреале.
* *
*
Средняя полоса России. Декабрьская ночь долга
и подобна собачьей похлебке из мелкой миски.
Сколько хватает взгляда — снега, снега,
словно в песне военных лет, словно в твоей записке,
по мировой сети пробирающейся впотьмах
в виде импульсов, плюсов, минусов, оговорок.
Разумеется, ты права. Мы утратили Божий страх.
В нашей хартии далеко не сорок
вольностей, а восьмерка, уложенная, как фараон,
на спину, забальзамированная, в пирамиду
встроенная, невыполнимая, как резолюция Ассамблеи ООН.
Мне хорошо — я научился виду
не подавать, помалкивать, попивать портвей.
А тебе? Мерзлое яблоко коричневеет
на обнаженной ветке. Запасливый муравей
спит в коллективной норке и если во что и верит —
то в правоту Лафонтена, хрустальную сферу над
насекомыми хлопотами, над земною осью,
поворачивающейся в космосе так, что угрюмый взгляд
мудреца раздваивается. Безголосье —
слепота — отчаяние — слова не из этого словаря,
не из этой жизни, если угодно, не из
наших розных печалей. По совести говоря,
я, конечно же, каюсь и бодрствую. А надеюсь
ли на помилование — это совсем другая статья,
это другие счеты, да и вино другое —
горше и крепче нынешнего. Сколько же воронья
Читать дальше
