О чем текст, понять трудно. Дамочка, ложащаяся в постель с первым встречным. Толстый муж. Какие-то поезда, какие-то веера. Целостная картина не складывается.
Но вот что хотел сказать автор — предельно ясно. То же самое, что и в „Соглядатае”,
и в „Защите Лужина”, и в „Лолите””.
“Перевели с английского на какой-то странный, несуществующий в жизни русский. Опубликовали рабочие карточки, на которых он писал фрагменты „Лауры”. Все это огромным тиражом. В одной России — 50 тысяч. Бесполезно. Соединить все это в цельный текст мог только один человек, его уже нет в живых. Это его сон, нам там делать нечего”.
“Я не могу думать, что есть бог, и знаю, что смерть неизбежна”. Беседу вела Альбац Евгения. — “Новое время/ The New Times ”, 2009, № 41, 16 ноября .
Говорит Виталий Гинзбург: “Я безболезненной смерти не боюсь, а болезненной боюсь. <...> Я не верю в существование души… Остаются химические элементы. Это трудно себе представить, но это же факт. Почему я завидую верующим? Утешение. Легче жить, веря в бога. <...> Читаешь про какого-то мерзкого комарика, а он так сложно устроен, что в каком-то смысле начинаешь понимать креационистов <...> — действительно чудеса. Возникает... По-английски это называют intelligent design („умный дизайн”), есть такой термин. Кто-то что-то сотворил. Или деизм возьмите. Они верят, что бог когда-то все запустил, но сейчас не вмешивается. Против такого бога наука бессильна”.
“Как можно создать жизнь, я представляю. Это мыслимо. Гораздо более сложный вопрос — сознание. Вот как сознание возникает — это гораздо сложнее понять”.
“Человек в этом смысле — подобие некоего компьютера. И от сломанного человека остается то же самое, что от сломанного компьютера”.
Посмертная републикация, полностью интервью было опубликовано в № 13 от 31 марта 2008 года.
Составитель Андрей Василевский
“Арион”, “Вопросы истории”, “Вопросы литературы”, “Вышгород”,
“Дальний Восток”, “Дружба народов”, “Знамя”, “Гипертекст”, “Континент”, “Новая кожа”, “Новая Польша”, “НЛО”, “Октябрь”, “ШО”
Максим Амелин. Другой (о поэтике Евгения Карасева). — “Арион”, 2009, № 3 .
“Акцентный стих строится на постоянном повторе из строки в строку одинакового количества ударений, стоящих на отдельных словах или акцентных группах (словосочетаниях), тогда как фразовый стих ударения вообще не учитывает и к их числу безразличен. В этом и заключается их принципиальная разница. Единица измерения фразовика — колон, более или менее законченный синтаксический период. От свободного стиха фразовый отличается вовсе не наличием рифмы (ее может и не быть), но полным соответствием стиха колону, что для верлибра не характерно. <���…>
Особого внимания заслуживает карасевская рифма, вернее даже не рифма как таковая, а взаимосвязь внутренних созвучий, охватывающая все пространство стиха, завершающегося рифмой. <���…> Ничего подобного, да еще и в таком количестве, я не встречал ни у кого из наших поэтов. Обычно созвучия захватывают лишь рифму и прилегающие к ней слова. А тут целая система внутренних зеркал и линз, призванных собрать из разрозненных звуков и усилить рифму!”
“По-моему, основная задача небезответственного критика в том и состоит, чтобы среди мельтешения поэтической повседневности, среди карнавального шествия сиюминутно актуальных ряженых выделить, опознать и осознать именно тех, быть может, не мозолящих глаза и не находящихся у всех на слуху, без кого сегодняшняя поэзия — при взгляде на нее лет пятьдесят спустя — будет непредставима.
Впрочем, всякое неподдельное искусство обычно наталкивается на невнимание и неприятие, а мнимому — зачастую воздаются незаслуженные почести. Куда как проще лениво гладить по головке очередного клонированного крепыша, выведенного в лабораторных условиях из разжиженной крови Бродского или другого столь же опознаваемого классика, чем впервые подыскивать нужные слова для явления прежде небывалого и крайне своеобразного”.
Марина Арзаканян. Николя Саркози. “Вопросы истории”, 2009, № 11.
Кажется, я впервые вижу в излюбленной рубрике “Исторические портреты” очерк о сегодняшнем современном политике. Оказывается, этот камрад, или, как его называют во Франции, “проворный Сарко” — уже в девятнадцать лет включился в политическую борьбу. В сорок — пережил клеймо “предателя” (в середине 1990-х из команды Ширака переметнулся к его оппоненту Балладюру). Славится чудовищным трудолюбием, напряженным интересом к собственному имиджу и американофильством. После всех его семейных шоу упавший было рейтинг Саркози постепенно выровнялся, внутренние рычаги управления перешли к премьеру Фийону, и наш голлист-реформатор успешно сосредоточился на международных делах.
Читать дальше
