“Отпадение народа от государства можно считать свершившимся фактом, хотя процесс этот далеко еще не закончен; чтобы полноценно отпасть, нужно создать работающие негосударственные механизмы, а с ними пока не все благополучно, поскольку „настоящих буйных мало”. <...> Нужно сформировать альтернативное государство — и этот процесс обещает растянуться лет на двадцать — тридцать; не исключено, что люди, занимающие сегодня ключевые посты, будут совмещать это официальное членство в госструктурах с неформальными должностями в альтернативной, полуподпольной иерархии, как иные подпольщики, занимая официальные должности при немцах, тайно помогали партизанам. Думаю, таких агентов и сейчас немало во власти; эти люди хорошо позаботились о своем будущем. Надеюсь, сравнение никому не покажется кощунственным: власть сегодня функционирует именно в мягком оккупационном режиме, о чем не писал только ленивый”.
“В 60-е годы, по-моему, была надежда”. “Нейтральная территория. Позиция 201” с Дмитрием Веденяпиным. Беседу ведет Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2009, 13 ноября .
Говорит Дмитрий Веденяпин: “Заболоцкий мне кажется, конечно, фигурой совершенно трагической. Он очень настоящий, невероятно настоящий. <...> Но когда я уже начал читать довольно много стихов лет в 18, 19, 20 лет, Заболоцкий почему-то в их число не вошел. Я думаю, что это связано было с моей снобской диссидентской позицией, что он советский. Я как-то все это откладывал и откладывал и прочитал его, может быть, уже ближе к 30-ти годам, не рано. И я был совершенно поражен, конечно. В первую очередь, разумеется, его ранними стихами”
“Разумеется, в поздний свой уже послелагерный период он написал несколько абсолютных шедевров, из которых один для меня является просто ну… <...> „Можжевеловый куст”. Для меня является просто вершиной в самом деле. Ну вот если б меня попросили назвать… я бы обязательно включил в любой список… из трех стихотворений, а может быть, даже из одного. Мне кажется это стихотворение абсолютно непревзойденным... ну, таким удивительным”.
Юрий Володарский. Печальный скиталец. Борис Херсонский продолжает исчислять меру земной скорби и воздавать хвалы небесной благости. — “Частный корреспондент”, 2009, 4 ноября .
“В своем „Живом журнале” Херсонский выкладывает стихи каждый день (говоря о Борисе, машинально хочется написать „каждый божий день”), причем обычно не одно, а два. За последний месяц он не пропустил ни дня. Можно проверить за год — результат не изменится. Исключения составят периоды путешествий, да и то по сугубо техническим причинам. Стихи в это время пишутся с не меньшей интенсивностью”.
“Дискуссии о том, является ли Херсонский эпигоном Бродского, пора закрыть. Безусловно, не эпигон, но последователь. От Бродского взято немало (интонация, позиция, нарратив, дольник, анжамбеманы), но еще больше наработано своего. И не просто наработано — выстрадано. Внешнее безучастие обманчиво: Херсонский очень теплый поэт. Самые горькие его строки исполнены подспудного сочувствия. Еще одна характерная деталь: если Бродский почти всегда присутствует в изображаемом пейзаже, то Херсонский предпочитает взгляд со стороны. Местоимение „я” в его текстах встречается на порядок реже. Пожалуй, христианское смирение сыграло здесь не последнюю роль”.
Мартын Ганин. “Большая книга”: Александр Терехов. “Каменный мост”. — “ OpenSpace ”, 2009, 16 ноября .
“Критика отнеслась к „Каменному мосту” с изрядной благожелательностью, но и с заметной растерянностью: понятно, что перед нами большой писатель, написавший, в общем, значительный роман, но роман фантастически неприятный и как бы не сказать — омерзительный. Вот и получается, что одни рецензенты давятся, но роман хвалят, а другие не в состоянии преодолеть отвращения, которое этот текст вызывает — причем вне зависимости от политической позиции читателя, тут не в политике дело. Между тем „Каменный мост” именно таким образом и устроен, что одно без другого совершенно невозможно”.
“„Каменный мост” оказался — хотел того Терехов или нет, не знаю, — романом о том, что прошлое ворошить не надо: и истину не установишь; и сам окажешься на берегу реки в одиночестве, в преддверии ада; и вообще, молчание надо уважать. Большой литературой этот роман делает то, что попытка разобраться с историей была предпринята. Мерзостью его делает то, чем эта попытка закончилась”.
Читать дальше
