У хорошего перевода книги есть и одно дополнительное достоинство: так называемые ономатопоэтические наречия, то есть звукоподражательные слова, которыми так богат японский, переводчица Е. Рябова не пытается перевести на русский (это и невозможно), а оставляет как есть. «Трава нагибалась, шептала „пати-пати”, шелестела „сара-сара”»…
– 1
Х а р у к и М у р а к а м и. Ничья на карусели. Перевод с японского Ю. Чинаревой. М., «Эксмо»; СПб., «Домино», 2009, 160 стр.
Сборник рассказов, на оборотной стороне книги почему-то названный «новым» (на японском книга выходила еще в середине 80-х и, кстати, содержала больше рассказов), Харуки Мураками, там же гордо именуемого «абсолютным мастером слова и легендой современной литературы». Рекламных славословий еще много, но есть там и зерно истины — «уникальность его таланта состоит в том, что его мировая известность даже выше, чем та невероятная популярность, которую он снискал у себя на родине, в Японии». Действительно, Мураками — автор, безусловно, талантливый и популярный, но отнюдь не абсолютный кумир японцев и вообще скорее «экспортный вариант».
Мураками, надо сказать, стандарту качества поставляемой на экспорт продукции соответствует полностью — за исключением своих нон-фикшн вещей (книги о любимых джазменах и книги-интервью с жертвами «Аум Синрикё») и мрачной, апокалиптической вещи аa la Кэндзабуро Оэ «Хроники заводной птицы» — на стилистические или какие-либо иные эксперименты не решался. Так и в этих рассказах. Впрочем, в своем предисловии к тоненькому сборнику он затянуто и выспренно утверждает, что это не рассказы, а чуть ли не новый жанр, некие зарисовки, услышанные от знакомых истории, он же любит слушать других, а не говорить сам…
Это и так ясно: во всех без исключения девяти рассказах более или менее отдаленные знакомые или случайно встреченные люди вдруг начинают излагать рассказчику по имени Мураками какие-то самые интимные истории, трагические или странные случаи (зная скрытность японцев, верится с трудом). Мураками же — видимо, памятуя о работе за стойкой собственного джаз-кафе, когда он и начал писать, — из раза в раз реагирует глубокомысленными «Ну да», «Пожалуй» и «Все может быть».
Это прием интервьюера, «разводка» человека на рассказ о себе? Но ему действительно нечего сказать — «Мое „ну да” вовсе не обязательно означает, что я согласен с этим высказыванием. Просто готов признать существование такого взгляда на вещи». А если герой и высказывается, то звучит: «Главное — это любовь и понимание», «Смерть — особое событие». Ему не только нечего сказать, но и собеседники ему по большей части неинтересны — он с трудом вспоминает их, использует, чтобы дождаться окончания дождя («Укрытие от дождя») или возвращения жены из магазина («Ледерхозен»).
Впрочем, его можно понять — люди эти с их проблемами действительно неинтересны. Ироничный английский эксцентрик Дж. Кокер пел, как он ненавидит common people, обычных людей. Но у Мураками это даже не люди, а архетипы современных невротиков. Девушка пережила мучительный развод родителей — и сама стала сильной личностью, но замуж выйти не может; девушку уволили, она рассталась с любовником — и пустилась во все тяжкие, но в итоге преодолела кризис; герой понял, что прожил половину жизни, и начал страдать от кризиса среднего возраста; и т. д. и т. п. Нет, это даже не архетипы, а скорее target groups — типические случаи для тех, кто и читает Мураками. Довольно точно, надо признаться, откалиброванные для нужд потребителя — все женщины, как на подбор, сильные и незамужние, а мужчины «ходят налево», рыдают и инфантильны донельзя (точь-в-точь как японские социологи, бьющие тревогу в газетах и на ТВ: японские женщины уж слишком прониклись западным феминизмом, не хотят выходить замуж и рожать детей, а мужчины не желают быть опорой семьи и соответствовать своей гендерной роли).
Для них, этих мужчин и женщин, и для их западных аналогов и пишет Мураками — без нюансов, языка, деталей, будто из раза в раз повторяя — да, согласен, профессионально и «с чувством» — заученную джазовую меланхолическую мелодию. Чуть разбавляя мистикой — куда без нее: после его загадочных овец читатели требуют еще. И необременительной философией в духе того же Вербера.
Кстати, корень «кайтэн», составляющей слово «карусель», чаще всего звучит в другом слове — «кайтэн-дзуси», то есть ресторан «конвейерных суси», когда посетители сидят вокруг круглой стойки, а перед ними на механической ленте проезжают разные суси «на любой вкус». Есть такие заведения и в Москве. Надо ли говорить, что заведение это уровня средненького общепита и может скоро приесться даже самым большим любителям всего японского?
Читать дальше
