4
Страх уходил постепенно. Иногда большими порциями, иногда — почти гомеопатическими.
5
Страх убавлялся, когда приходило понимание. А приходило оно либо от самых жестоких вещей — боли, холода, унижения, страха, смертей, — либо от самых невинных историй. Например, тех, что случаются в жизни растений или бабочек.
6
Я любил и люблю все, что связано с моим родом, — документы, письма, записки, одежду и утварь, легенды, легендарные фразы, фотографии. Одно время я настолько во все это погрузился, что казалось — мою память сформировало начало столетия. Однажды к деду пришли приятели. Они хлопнули по стопке и перестали ориентироваться во времени. Старики хотели, чтобы я помог им вспомнить итальянский фронт. И топография Альп всплыла в моей памяти так, будто я смотрел на них из окопа.
7
Но по-настоящему род дал о себе знать, когда я сам был почти что на войне. Неприятельский офицер настойчиво предлагал мне прекрасную карьеру в обмен на сотрудничество. Так оно бы и вышло, уж я-то себя знаю. Мне пришлось сказать ему, сколько вытерпели все мои от его армии, его организации, наверное, даже от одного только их вида и запаха. Возможно, офицер заметил в моей тени с десяток различных очертаний. Больше он никогда ничего мне не предлагал. А я почувствовал, что уже не останусь один. И вдруг понял, что культура — это знание о тех людях, что записаны в твой генетический код, движения которых ты время от времени воспроизводишь. И что призрачная эта культура не даст пропасть, так же как и инстинкт.
8
Примерно тогда мне и приснился впервые сон о городке Яблонкове.
9
Когда умер дед, то бояться перестал не один я. Отец тоже избавился от страха — причину которого я и понимаю, и не могу понять до сих пор — и рассказал правду. Оказалось, что дед не был мне родным, — он не был отцом моего отца. Я полюбил его еще сильнее. Он был реальностью. А родной дед казался всего лишь преданием. Понадобилось время, чтобы привить к себе это предание, отыскать внутри скрытые до поры фрагменты генетического кода, в которых родной дед был записан до мельчайших черт.
10
И тогда мне впервые приснился Яблонков.
Я сидел за столиком кафе на его центральной площади. Над столиком — зонт. Я пил кофе. Посреди площади — типичная ратуша с циферблатом. Да и сама площадь похожа на площади всех европейских городов: квадрат рынка огражден трехэтажными каменными домами шириной в три окна, с каждого угла берут начало две улицы. Крыши из красной черепицы. На площади несколько кафе, баров, мастерских, пивных, магазинов. Над каждой дверью — яркая вывеска. Возле одного из кафе — деревянная бочка с красным вином, вокруг кучка мужчин в шляпах. У ратуши — деревья: липа, черешня, магнолия.
Я ясно видел все, что делалось на площади, на балконах, все, что можно было разглядеть в окнах всех этажей. Я хорошо слышал голоса, и чешская речь четко делилась на слова. Мимо проехала старомодная пожарная машина. Из огромного бака капала на брусчатку вода, и какой-то пожарный, стоя на подножке, пытался закрутить до конца большой кран.
11
Проснувшись утром, я был уверен, что Яблонков именно так и выглядит. И если бы я в ту минуту попал в него, то оказался бы в продолжении своего сна. Вместе с остальными бросился бы смотреть на пожар в пригороде. Я решил добраться до Яблонкова.
12
В Яблонкове родился мой дед Роберт Прахаска. Прахасок в Чехии много. Это странно, ведь прахаска по-чешски — прогулка. Мой прадед Франц был городским фаермейстером — старшим пожарной службы. Кроме деда у него были и другие дети. В 1938 году немцы ликвидировали Чехо-Словацкую Республику. Небольшую территорию в Татрах возле реки Ольга они отдали полякам. Целый год поляки не могли нарадоваться увеличению польской державы и отличному взаимопониманию с Германией. В тот год и уложилась краткая история — как Роберт Прахаска стал моим дедом.
13
Роберт Прахаска был учителем. Новая польская власть послала его учительствовать в сельскую школу на Волынь. Полякам нравилось, когда украинцев учили неукраинцы. В той же школе работала моя бабушка, отправленная на Волынь из Галичины. Они полюбили друг друга. Бабушке было тридцать восемь, а деду двадцать семь. Бабушку это слегка беспокоило. Она не знала, что времени осталось очень мало, и разница в возрасте не имеет значения. Я просто счастлив, что единственные свои летние каникулы они догадались провести в Заросляке под Говерлой. Того пансионата давно уже нет. Но я знаю, как хорошо бывает летом в этих краях. В сентябре началась война. Роберта Прахаску мобилизовали в первые дни. Через две недели он прекратил свое существование вместе с польской армией. Было ему двадцать восемь лет. Он не дождался рождения сына. Мой отец родился в самый первый день следующего года. Ни он, ни мы с братом никогда не говорили по-чешски.
Читать дальше
