Евгения Пищикова. Все лгут. — “Новая газета”, 2010, № 129, 17 ноября.
“„Три главных культурных события десятилетия, перевернувших нашу жизнь” — так пишет англоязычная пресса. Культурологи говорят аккуратнее: три феномена массовой культуры, имевшие большое влияние на умонастроение общества и породившие масштабное фанатское движение. Что за три феномена? Это Гарри Поттер, „Сумеречная сага” (четыре книги американской мормонки Стефани Майер и три снятых по этим книгам фильма, как бы аккумулировавших всю прелесть и всю популярность „вампирской темы”) и телевизионный сериал „Доктор Хаус”. Некоторые исследователи вместо „ДХ” третьим феноменом считают „Секс в большом городе” — но нет. Впечатление этот сериал произвел изрядное, но „масштабное фанатское движение” никак не вызвал. Фанаты „Секса…”, вместо того чтобы собраться вместе, быстро, поодиночке разбежались по магазинам в поисках туфель от Маноло Бланик”.
Александр Привалов. О Толстом. — “Эксперт”, 2010, № 46, 22 ноября .
“Мир толстовского романа оказался столь безукоризненно убедительным, что — не мной замечено — историю своей Отечественной войны Россия запомнила не по мемуарам ее участников, а по Толстому. Сначала очевидцы, а потом историки за полтора века языки стерли, твердя, что и Кутузов был не таким, как у Толстого написано, и Наполеон не этаким, и на Бородинском поле все было несколько иначе, — и никому ничего не доказали. В этом, наверно, есть и минусы, но на круг нам тут замечательно повезло. Толстовский Двенадцатый год стал неотменяемой частью хребта нации — и страна ни в учебниках, ни в текстах модных публицистов ни разу не прочла, что русский солдат защитил тогда тысячелетнее рабство, крепостной гнет и лично Салтычиху. И в XIX веке, и позднее хватало прогрессивных мыслителей, способных всесторонне развить такой свободолюбивый подход, но во всех книжных шкафах стояла „Война и мир”. Поэтому глубокое рассуждение о том, что нашествие Наполеона отражать не стоило („Умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки-с”), так и осталось уделом фрустрированного лакея. С Великой Отечественной подобного везения, увы, не случилось — вот мы и читаем всякие милые рассуждения о „советско-нацистской войне””.
Против шерсти. Интервью Кирилла Медведева. Беседу вел Ян Шенкман. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 19 ноября .
Говорит Кирилл Медведев: “Допустим, в начале 2000-х происходит развитие не в ту сторону, в которую оно произошло, а в какую-то другую. В сторону мягкой европейской демократии. Ну вдруг, представим. Возможно, в этом случае такого политического вывиха ни у меня, ни у других, у Лены Фанайловой, например, не произошло бы. Ну, была бы поэзия, с нормальными гражданскими или левацкими нотками, вот как сейчас в Украине.
— Что значит „политический вывих”?
— Это когда ты чувствуешь, что общество идет куда-то совершенно не туда, и это чувство переламывает тебя, заставляет переосмыслять взаимоотношения между разными сферами твоей жизни, между тобой и твоей средой, твоим творчеством и твоей работой. Ты чувствуешь, что невозможно быть нормальным членом общества — нормальным поэтом, нормальным художником, нормальным радикальным художником. Слишком много компромиссов требует такая нормальность, поэтому, чтобы сохранять себя, нельзя плыть по течению, ссылаясь на то, что ты якобы просто занимаешься своим делом. Нужно двигаться вопреки, что называется, чесать историю против шерсти.
— Или не замечать, абстрагироваться…
— Не уверен, что это выход. Ты не замечаешь истории, но она-то замечает тебя”.
Он же: “Стихи телесны, это отражение физиологии, мимики, жестикуляции, соматики человека. Есть известная теория (по-моему, справедливая), что поэтическая строчка соразмерна дыханию автора. А проза строится по совершенно иным законам, более рациональным. Мне она не так интересна”.
500 поэтов и миф о московской тусовке. “Полит.ру” представляет очередную программу “Нейтральная территория. Позиция 201” с Данилой Давыдовым. Беседует Леонид Костюков. — “ПОЛИТ.РУ”, 2010, 25 ноября .
Говорит Данила Давыдов: “То есть мы прекрасно понимаем, что Бродский и Рубцов выросли в одном контексте. Почему это принципиально? Потому что метаязык как раз распался где-то на рубеже 60 — 70-х, и уже Куняев и Рубинштейн через запятую невозможны, а Бродский и Рубцов через запятую возможны”.
Читать дальше
