И это будет гость по улице ночной
и это будет кость коробки черепной
и это будет ствол в руке в паху в судьбе
и все мол обо мне и все мол о тебе
И темные Aha-a!
без смысла и причин
так говорит беда на языке мужчин
И все не по зубам и все не по плечу
Голубка запалила черную свечу
Гитара отвечай порядок отмечай
та черная свеча горит из-за плеча
Не помнящий родства
не знающий отцов
из черной дельты сна —
о мальчике о звере
и с двух концов запалена она
та черная свеча
Бабочка
Застыла бабочка на мраморном плече
сидит не улетая
Набоков бы сказал какая
он с ней знаком —
с течением вещей с ничьей
горячей тайною под языком
От мрамористых крыл до сяжек
она бесплотна и плоска
когда от зноя воздух тяжек
и неподвижны облака
Но вот бессильное искусство
случайно тайну объяснит
Горячий воздух полон хруста
от лопающихся хризалид
И вашу правость улетучит
как бабочка обречена
всесильно мир переозвучит
ничтожная величина
Тогда беспечная крылатость
под жизнью подведет черту
нечаянную радость
недоказуемую правоту
* *
*
Елене Шварц.
Выдвинешь ящик —
там разные вещи:
нож перочинный, ненужный совсем,
был он найден в балтийском песке
и утерян. Из детских пещер
записка с разбойничьим кодом. Посветит
фонариком — ранка, залитая йодом, с песчинкой,
разросшейся в тайный гнойник.
Перочинкой занятый сколько уж десятилетий,
не заметил, да так и привык.
В переездах утраченный синий блокнотик,
письма-чудо о мальчике, чудо-перо
синеглазое, сойкино то ли павлинье.
О, как сладко рыдалось, когда потерялось оно!
И в раздумье стоит постаревший гипнотик.
Не волнуйся, родной, ничего не пропало,
перламутровой ручкой в песке засверкало
и сорокасвечовой дугой
рассветило блокнотик другой.
Опочили разбойники.
Разрасталась
жизнь, как чудо-письмо,
она все писалась, писалась,
и казалось,
не стоила вовсе усилья.
Подоткнул Фра Анджелико в ласковой келье
это перышко синее в радужных крыльях
своего Габриэля.
Песчинка уже не гноит.
Только ранка болит и болит.
2004.
ОНИ ЖИЛИ ДОЛГО…
Улицкая Людмила Евгеньевна родилась на Урале, окончила биофак МГУ. Лауреат нескольких международных премий. В 2001 году за опубликованный в “Новом мире” роман “Путешествие в седьмую сторону света” (“Казус Кукоцкого”) удостоена Букеровской премии. Живет в Москве.
Они были так давно старыми, что даже их шестидесятилетние дочери, Анастасия и Александра, почти не помнили их молодыми. За их длинную жизнь успели умереть все родственники, друзья, соседи — целыми домами, улицами и даже городами, что неудивительно, поскольку они пережили две революции, три войны, без счету горестей и лишений. Но они, в отличие от тех, кто умер, с годами становились только крепче.
Николай Афанасьевич и Вера Александровна, каждый по-своему, шли к вечной жизни: муж приобретал прочность и узловатость дерева и очертания птицы-ворона, носатого, неподвижного в шее. Бывшее мясо высыхало, сам он все более покрывался гречневыми пятнами, сначала на руках, а потом и по всему телу, и из бывшего блондина превратился в темнолицего, картонного цвета большого старика с коричневой зернистой лысиной. Жена старела в направлении каррарского мрамора: желтоватый оттенок, имитация тепла и жизни в холодном лице, угрожающая монументальность.
Прежде врачи всегда рекомендовали Вере Александровне сбросить вес, сесть на диету — она лет пятьдесят тому назад даже ложилась для похудания в Институт питания к профессору Певзнеру, но после восьмидесяти лет про вес врачи больше не говорили. Она всегда питалась так, как она считала нужным, если только продовольственные обстоятельства, всегда тесно связанные с политическими, это позволяли. Схема питания Веры Александровны была строгая — завтрак, обед и ужин, и никаких немецких бутербродов там не предусматривалось. Главное, чтобы продукты были качественные и еда свежей, то есть не разогретой, а только что приготовленной.
Читать дальше
