Спроси меня, моя страна, почему я — налётчик и прохиндей — никогда не приносил домой свою добычу, не вываливал её из карманов вперемешку с другими сокровищами, добытыми мною за день: тихими молитвами местным богам “твою мать” и “сукин сын”, за которые полагалось — в качестве жертвоприношения — получать большим форменным ремнём по и тогда уже не такой уж и маленькой заднице; порезами, ссадинами и расчёсами, которые потом, становясь шрамчиками и шрамами, ни фига никого не украшали, стреляными гильзами от настоящих пистолетов, обменянными на ненастоящие, но жутко похожими на настоящие, почти волшебные, почти хрустальные шарики, которые неизвестно зачем рожала для нас щедрая на такие вот непонятные и восхитительно бессмысленные чудеса богатая мёртвым, средним и живым украинская земля, и похожими на настоящие хрустальные волшебными шариками, обменянными на стреляные гильзы от настоящих пистолетов. Спроси меня, моя страна, где бы ты сейчас ни находилась, и о том, что я искал на тех поросших кукурузой полях, ведь ты же знаешь — кукуруза тут ни при чём, дело не в кукурузе, мальчишках-пацанах и времени года, дело даже не во мне, хотя куда ни ткни пальцем в этой истории, этой книге, палец угодит прямо мне в сердце, и (я не боюсь этого, нет, не боюсь, ты знаешь, пусть боятся те, у кого его нет) я же отвечу тебе так: не бойся пафоса, мой друг, моя вечнозелёная страна, пафос — не самый плохой из способов остаться самим собой, гораздо хуже, когда тебя съедают низменные порывы чувств: зависть, жадность, эгоизм и корыстолюбие — я знаю это по себе, они, в отличие от пафоса, могут сожрать тебя до конца, сожрать и выплюнуть, и снова съесть, и снова выплюнуть — на этот раз навсегда; так пусть уж лучше пафос, чем эти твари.
…Липу же я обрывал в одиночку, всегда сам, только один. В том, что принесённый в аптеку килограмм высушенного на балконе липового цвета стоит шесть рублей, вроде и не было никакой тайны, но всё же тайна в этом была. Подумайте сами: с одной стороны, заходишь в аптеку и читаешь там, на стене, около кассы: “Приём лекарственных растений: лист подорожника — 4 руб. 50 коп., цвет ромашки — 3 руб. 25 коп., зверобой — 3 руб. 50 коп., тысячелистник — 3 руб. 20 коп., спорыш — 2 руб. 10 коп., васильки, корень цикория, боярышник (ягоды)”, — пока не утыкаешься глазами в Неё, Красавицу-Хулиганочку, девочку из приличной состоятельной семьи (шесть рублей!), растущую на небе, где только ты и солнце и пчёлы, Прекрасную Даму, Дульцинею Тобосскую, Лауру, Катю Мальцеву из шестого подъезда, Свету Буркину — из четвёртого. С другой — ни Катя Мальцева из шестого подъезда, ни Света Буркина из четвёртого, ни даже твои ребята — любители ворованной, ничьей кукурузы, обнаружив тебя на дереве (на липе, друзья мои, на липе) — не прячущимся, не играющим, пусть и сам с собою, не охотящимся благородно и бескорыстно на птичьи гнёзда и их птенцов, не плюющим пластилином или жёваной-пережёваной бумагой из стеклянной длинной трубочки в тупых, неповоротливых, как бегемоты, недогадливых взрослых, а рвущим (собирающим — что ещё хуже, что звучит как признание своей вины, преступления, как слова “осознать”, “рассчитать”, “взвесить” и — в итоге — “предать”, не их, твоих маленьких, живущих, просто чтобы жить, друзей, а себя самого — и значит, рикошетом, их тоже) в большой безымянный пакет с двумя большими ручками — одна на дереве, перекрученная за ветку, другая — в небе, точнее — ещё в воздухе, в почти свободном полёте среди листьев и не трогающих друг друга бабочек и пчёл, — рвущим тот самый липовый цвет, за который — после сушки, Андрюша, после сушки, когда он ужмётся раз в сто — ты рассчитываешь получить по шесть рублей за килограмм, — так вот, увидев тебя таким на липе, твои мальчики и девочки запросто могли рассказать всем остальным мальчикам и девочкам твоего двора, всему миру, о том, что ты собираешь липу, не липу даже — лекарственное растение, и тогда… Бог мой, Андрюша, как ты рисковал! Аллея с липами, городской сад — в двух шагах от дома, там вечно кто-нибудь гулял, куда-нибудь шёл, разве стоили они того — эти сто двадцать или сто пятьдесят рублей (поделите сами, рассчитайте), скопленные за лето и потом сгоревшие, как и все остальные твои — бабушкины и дедушкины — сбертысячи, лежащие на сберкнижке сбербанка?
Но липовый бог, обитавший вместе со мной на липовых деревьях, был ко мне милостив, и мои мальчики и девочки, мои друзья, потенциально — враги, даже проходя мимо нас, даже задирая головы, ни разу не увидели среди листьев, веток и пчёл ни его, ни меня, ни наш набитый липовым цветом пакет с двумя ручками, и только удивлялись — куда это я пропадаю по утрам, появляясь лишь к вечеру, вечеру, вечеру.
Читать дальше
