Но нищий не беден — он нищ.
Он — он. Цель не в том, чтобы выжить,
а выжить таким. То есть в том,
чтоб лик, как морщинами, вышить
сухим виноградным крестом.
Черкешенка
Как быть, черкешенка-черешенка
из XIX в.,
когда ты нищенка и беженка
в прожженной, как фундук, Москве?
К кому взывать, на что надеяться,
пока кремлевская попса
за деревцем корчует деревце
из гнезд Садового Кольца.
Ни Бог, ни мы тебя не выручим
с тех пор, как бес тебе шепнул
уйти за Михаилом Юрьичем
в сиротский гибельный загул.
Пустыми саклями и скалами
в огне вас провожал Кавказ:
пропала ты, Тремя Вокзалами
растащенная на заказ.
Люта война людей и демонов.
Их тел особенно, их тел.
Последняя, которой Лермонтов
затравку, юный, подглядел.
Из Беранже
Здравствуйте, дорогие. А где сестра?
В шапке кудрей, с антрацитовыми глазами.
Дома оставили, слишком стала стара.
Маска морщин с пепельными волосами.
Зря. Замысел, он как свет: всегда милосерд.
Вы, например, — не хотели, а ведь пришли же.
Белая ковка локонов, татуировка черт —
вот что в фокусе. И никого нет ближе.
Правда: ступайте за ней, будьте уж так добры.
Пусть увидит, что согнут, но что встречаю стоя.
И ничего, что не было никогда у меня сестры.
Нынче она единственная в точности знает, кто я.
Свой мир
Хотя и стоит этого-того
(пусть будет: этажерки и толкушки)
свой мир, нам остается только “сво”
от сводничества — ни души, ни тушки.
Сшить, сострочить — вот цель. Соединить.
Собой. Одним собою. Не надеясь
ни на кого. Ведь струйка крови — нить
и мысль-иголка никуда не делись.
И съесть — как тот пророк — не своего
пера и почвы книжку и картошку.
Собой — и только — сделать вещество,
под кожуру проникнув и обложку.
Короче, опровергнуть пустоту.
И, плоть в конце концов на оболочку
пустив, обить небесную плиту
сафьяном атомарным. В одиночку.
Музей
Неведомого рода войск
мундир. Сукно тонов острожных.
Орлы на медных пряжках. Воск
церковных свечек и картежных.
Как он попал в стеклянный куб?
Ведь если он не нереальный,
чей в гроб не проводил он труп?
эпохи? кости ли игральной?
Тряпье? Да нет, тут что-то есть.
Согласье и противоречье
с режимом. Кое-кто и честь
небось спешил отдать при встрече.
Да кажется, что где-то вскользь
о нем Катулл... Или Гораций.
Нигде — я пролистал насквозь.
...В штаб одиночеств, изоляций
квартира превратилась. В тир
оптический — но без мишеней.
И, натурально, сшит мундир —
не сковывающий движений.
Широк, лишь обшлага тесны.
И, как сплетенным в кущах райских
повязкам, — нет ему цены,
в отличие от генеральских.
* *
*
Черная дудка диаметром 7.62,
клапан какой ни нажмешь, отвечает: да-да.
Нет — отвечает диаметром 9 кларнет.
Яблочко выбрав диаметром оба ранет.
Речь не о музыке — ставим на музыке крест.
Просто какие маэстро, таков и оркестр.
С мышку диаметром — вздоха последнего путь.
Есть инструменты, короче, — но некому дуть.
* *
*
Заключенный глядит на небо,
потому что оно свободно,
за любую выходит зону
и все целое, а не пайка.
А больной с него глаз не сводит,
потому что оно здорово,
кровью вен и аорт играет,
даже слезы льет не горюя.
Взгляд вперяет в него ребенок,
потому что оно как царство —
все сверкает золотом в полдень
и в серебряных бусах ночью.
Сумасшедший смотрит на небо,
Читать дальше
