И когда побитые молотом, испуганные, не понимающие, что с ними случилось, герои разражаются истерическим плачем и рыдают семь дней, читатель вполне сочувствует старой женщине с сияющими молодыми глазами, которая говорит новообращенным: “Это плач скорби и стыда о прошлой мертвой жизни. Теперь ваши сердца очистились. Они не будут больше рыдать. Они готовы любить”. На этом фоне нежного, братского, сердечного отношения друг к другу как-то растворяются средства, которые братьям Света пришлось применять для обнаружения себе подобных.
“Мы работали как одержимые: ледяные молоты свистели, трещали кости, стонали и выли люди, внизу, этажом ниже, непрерывно гремели выстрелы — там добивали пустышек. Их было, как всегда — 99 %”, — рассказывает главная героиня “Льда” по имени Храм о золотом времени, когда под прикрытием МГБ братья Света организовали в Карелии секретную операцию “Невод” — арестовывали подряд всех голубоглазых и светловолосых и потом простукивали их ледяным молотом в подвалах “Большого дома”.
Вот это и есть сорокинский фокус — изобразить труд палачей как героический. “Это была тяжелая работа... Руки и лица наши были иссечены осколками разлетающегося льда, мышцы рук стали железными, ныли и болели... ноги распухали от многочасового стояния”. Ну и радость от результатов ударного труда, понятное дело, находит адекватное выражение в лексике участников соцсоревнований: Храм говорит про новообретенных братьев, что их было мало, как золотых самородков в земле. “Но они были. И они сверкали в наших натруженных окровавленных ладонях ”.
Тут вот что интересно: Сорокин ведет повествование с точки зрения братьев Света, ничуть не скрывая их нечеловеческой сути. Но человечество изображено с такой степенью мизантропии (даже гуигнгнмы у Свифта снисходительнее смотрят на йеху: они ими брезгуют, но позволяют им есть их гнусную пищу, совокупляться, размножаться, существовать), а сердечная жажда братьев Света описана столь выразительно, что читатель вовлекается в сети братства вполне добровольно. Поменять местами моральные полюса — это задача посложнее, чем играть со стилями и дискурсами, и Сорокин ее блестяще решает.
Можно было бы сказать, что голубоглазые блондины подозрительно напоминают белокурых бестий, что идея разделения людей по некоему врожденному признаку на высшую расу и человеческий мусор слишком напоминает расовую теорию нацизма, а легкость, с какой братья Света обрекают на смерть “мясные машины”, вполне соответствует масштабным проектам уничтожения неполноценных рас в газовых камерах. Но я бы не делала этого. И не стала бы подставлять на место избранной расы избранный класс, чтобы получить метафору, уравнивающую два тоталитарных общества. Сорокин набирает своих белокурых и голубоглазых сверхчеловеков из немцев, евреев и славян, из пролетариев и господ, потому что хочет смешать карты в реестре отработанных идей. Писателя явно не интересуют социальные системы. Но, похоже, его занимает психология человека, зыбкость границ между добром и насилием, скептицизмом и верой, тотальным разочарованием в мире и готовностью претворять в жизнь утопию.
При том, что часть своих преданных поклонников этим романом Сорокин потерял, большинство с готовностью съело наживку. Наиболее характерная реакция на роман — не насмешливое сожаление в духе Дениса Яцутко, но серьезные рассуждения о новом Сорокине, о “духовных поисках” автора, о стремлении к гармонии и т. п. Глеб Шульпяков в “НГ Ex libris” назвал “Лед” самым “теплым” романом Сорокина и, с готовностью восприняв двусмысленную метафору автора, закончил статью призывом “говорить сердцем”; Вячеслав Курицын страшно рассердился на критика, имевшего неосторожность назвать братьев Света “чудовищными монстрами, лишенными жалости”, и увидел в романе “попадание в нерв времени”... “Вроде бы очевидно, что проблемы, связанные со „Льдом”, в том и состоят, что уже сотни молодых людей, подражая „чудовищным монстрам”, часы проводят на коленях, оголив торсы и разговаривая сердцами. Проблема в той девочке, которая сказала в телевизоре позавчера, что прочла „Лед” и не будет теперь больше заниматься сексом, чтобы стать высшим существом”. “Сорокин написал роман „Лед”, блестящий, искрометный удар, взывающий к подлинному в человеке”, — замечает Сергей Шаргунов. Никита Алексеев, демонстрируя полное сочувствие к посланникам Света, видит в романе “попытку восстановления гармонии и редкое для современной литературы стремление наконец-то заговорить без кавычек” . Не буду множить примеры.
Читать дальше
