Или: “Зачем старательно истребляли лучших крестьянских писателей — Клюева, Орешина, Клычкова, Васильева?” Да затем, что они были непозволительным и вредным излишеством в раскулаченной стране, то есть и впрямь кулацкими — сливками, элитой крестьянства. В крестьянской стране, где самая сильная часть крестьянства уничтожена или сослана. А остальная часть поставлена в полуконцлагерные условия существования — какая уж тут крестьянская лирика! Разве что в пределах “Одинокой гармони”.
Да и к чему эти — простите меня, Павел Валерьевич, — в наше время вопросы, ставшие чистой риторикой, когда есть, к примеру, весьма исчерпывающая статья Л. К. Швецовой “М. Горький и Николай Клюев”1, откуда, между прочим, мы еще раз почерпнем знание не только об удивительном даре Алексея Максимовича интересоваться всем на свете (во всяком случае, в Господом ему отведенных пределах), но и о том, что его вера в людей пишущих была в нем неизбывна, что он неустанно и подтверждал, между прочим, и тем, что деньги высылались и Клюеву).
Вообще этот ряд недоуменных вопросов первым — и тогда это была революция! — начал задавать Илья Эренбург: почему уцелел он, а расстрелян Кольцов, и т. д. Тогда, в начале 60-х, самый список вопросов звучал вызывающе, но…
Но за сорок лет, особенно за последние двадцать, мы кое на что научились и отвечать? Создается впечатление, что об отношениях со Сталиным Басинский писал по обязанности. Ну что это: “Какой от возвращения Куприна лично Сталину был прок?” И далее все, что связано с Буниным, Алексеем Толстым и др.
Замечательно точно уподоблена обстановка в доме умирающего Горького атмосфере “Егора Булычева”, как и тактичное толкование искусственного продления дыхания уходящему Горькому. Вообще финал сделан с тактом. Нет, слава богу, инфернальной Муры Будберг и вадим-барановской коробки с отравленными конфетами.
Последующее дело врачей — на мой взгляд, обычное сталинское использование факта в своих зловещих и всегда дальних планах. Быть может, послевоенное дело врачей 1949 года вызревало в мозгу Сталина уже в 1937-м?
Не совсем мне понятна симпатия автора к П. Крючкову — одному из окружавших Горького чекистов, самому приближенному, в 20-е годы выдаваемому за официального супруга жены Горького Андреевой…
Да, Горького посадили в золотую клетку. 1 010 000 рублей по линии НКВД за девять месяцев 1936 года.
Но не забудем того многого золота, что партия получила от знаменитого писателя.
В 1991 году в редакцию “Волги” попал удивительный документ — доверенность, выданная М. Горьким П. П. Крючкову 27 апреля 1927 года в Неаполе. “…Настоящей доверенностью поручаю Петру Петровичу КРЮЧКОВУ представлять в СССР мои интересы. В соответствии с этим уполномочиваю П. П. Крючкова входить от моего имени во все необходимые по моим делам сношения <���…> получать из всех учреждений, а равно от должностных и частных лиц всякого рода имущество, деньги, документы <���…> заключать всякого рода договоры и сделки с правом производить денежные расчеты, получать задатки и пользоваться неустойкой, кредитоваться в банках под учет векселей, подписывать векселя <���…> производить всевозможные кредитные операции, подписывать чеки, получать деньги по чекам…” И т. д.
Никогда эта бумага не увидела бы свет, если бы хранилась в чекистских или литературных архивах. Ее обнаружил в архиве Внешторгбанка исследователь истории не литературы, а финансов А. Ефимкин. “Доверенность Горького, выданная им его личному секретарю, представляет своего рода „карт-бланш” в пределах получаемых писателем на территории СССР доходов. А они были огромны. Кто знает или может проверить, куда и кому именно они пошли? Вряд ли кто-нибудь будет отрицать, что — хотя бы теоретически — у Крючкова, точнее ОГПУ, образовывалась идеальная крыша для финансирования своих секретных операций. Разумеется, для их проведения за границей СССР — текущий счет открывался ведь именно во Внешторгбанке”2.
Придираться к работе Басинского можно сколько угодно. И при этом читать ее, радуясь множеству мыслей и наблюдений.
Но.
Практически отсутствует нижегородское детство, чересчур много места занимает Казань и чересчур мало сказано о 1917 — 1920 годах.
В целом книга скудна наблюдениями над художественным мастерством Горького. (Ничего страшного, главное — жизнеописание.) Вообще о книгах Горького сказано предельно мало, вовсе отсутствует “Клим Самгин”. А этот персонаж все более утверждается в моем понимании как самое значительное из числа alter ego писателя.
Читать дальше
