В это время за воротами зарычала машина, и, как всегда неожиданно, в темноте возник Володя Хлоповский — музыкант, йог и авантюрист по характеру. Он тут же ухватил суть дела и мгновенно вонзил лезвие в щель сомнений:
— Одна дорога, представь… Вы свободны от быта, от детей. Вы летите вперед, на вас валятся луга, стога, сосны, ветер играет в волосах… А потом — какое-нибудь дорожное приключение — и адреналин брызжет, как из душа Шарко.
— Да… — мечтательно сказал Мессерер.
— Знаешь, я однажды перегонял из Германии “мерседес”, — продолжал Хлоповский, — сматывал от бандюков в Польше, в Белоруссии, и уже перед самой Москвой, когда у меня глаза еле разлипались, обгоняю я трейлер с “жигулями” и не успеваю еще обогнать, как у одного “жигуленка” отрывается дверь и — хлобысть! — об дорогу прямо сзади меня. Секундой раньше — и плакал бы мой “мерс”. У меня после этого случая сон как рукой сняло. Приехал как огурец. Хотя сорок часов не спал…
— Да, — сказал Мессерер, — это круто.
— А я, — влез в разговор я, — однажды еду из Тулы с Ольгой и кучей детей. Иду в левом ряду, сто тридцать, все в порядке. В правом коптят небо два кирпичевоза. И вдруг перед самым моим носом, не мигая, не предупреждая, один кирпичевоз начинает обгон второго. И ему по фигу, что я не успеваю уже затормозить и лечу ему прямехонько в жопу, как в каменную стену.
— И что? — тревожно спросил Мессерер.
— А то, что, слава богу, слева разделительная была не слишком раздолбана, и меня только протащило малость дном по колдоёбинам — и все. Все живы, все целы…
— Да, — сказал Мессерер, сверкая глазами во тьме. — И это круто.
Когда на следующее утро я на велике съездил проверить, на месте ли Сашкина машина, машины не было.
Они вернулись через десять дней.
Довольны — не то слово. Жили одни в огромном двухэтажном деревенском доме. Сняли фильм, купались в озерах, привезли двенадцать этюдов. Сейчас эти этюды расставлены на фундаменте дачи для всеобщего обозрения. Но самое забавное не в этом. Самое забавное, что первые три дня, оставшись вдвоем, без детей, они не знали, о чем друг с другом говорить. И поэтому все время ругались. На третий день, когда эта ругань достигла бессмыслицы и апогея, Аня в отчаянье сказала:
— Надо было хоть Борю (самого маленького) взять, что ли…
Да-с, господа, семь лет, проведенных в хлопотах о детях, заботах об их здоровье и о том, чтоб они росли все-таки нормальными, развитыми детьми и умели не только ходить, скажем, но и говорить, рисовать, писать…
В общем, все эти годы, когда одна плачет, а другой болеет, одна ест колбасу с шоколадом, а другой поджигает зажигалкой свой палец — они не просто так минули, господа, и когда Ромео остался один со своей Джульеттой… Ах, черт возьми!
Дома у Саши с Аней множество книг по живописи, по иконописи, гобелены, картины, фотографии. Я думал, что вечером, перед сном, они говорят о чем-то таком, что даже мне недоступно, о том, что может возникнуть только между двумя художниками, о поэзии цвета, о замыслах, о палитре Крыма или палитре Азии… Но боже мой! Неутомимый сатанинский быт толок и толок в ступе обыденщины все хрупкие и высокие смыслы, крошил замыслы, насылал кашель и корь, ломал бензонасос, засорял карбюратор, тащил в бесконечную нехватку денег, в ерундовые разговоры, в хроническую усталость, в глубокую безмазовщину…
Но рано он торжествовал победу. Ибо на четвертый день они проснулись и поняли наконец, что они свободны и прекрасны, что внутри каждого живы и любовь, и слова о высоком, а вокруг — золото на голубом и грустные травы позднего лета…
ПЛЯШУЩИЕ ЧЕЛОВЕЧКИ
Все началось с литературы. В девятом классе, где как раз учится Светка, дочка моей второй жены, сейчас проходят “Героя нашего времени”. В свое время эта вещь затронула меня — я со школы помню это поразительное чувство открытия, и поэтому — повторяю, только поэтому — я спросил:
— Ну что? Нравится тебе?
— Не-а, — сказала Светка. Ни малейшей интонацией не подчеркивая этого своего отрицания и именно этим делая его абсолютно безапелляционным. Зря старался Михаил Юрьевич Лермонтов. Молодое поколение высказывает ему свое “фи”.
— Погоди, — сказал я, обидевшись за Лермонтова и за те свои школьные чувства, о которых Светка ничего знать не могла. — А что же ты прочла?
Читать дальше
