Сергей Беляков. Слово для защиты: постскриптум о Юрии Олеше, или Опыт автогерменевтики. — “Урал”, Екатеринбург, 2005, № 6 .
“Уж много месяцев прошло с того времени, когда в 10-м номере „Урала” за 2004 год вышла моя статья „Европеец в русской литературе: нерусский писатель Юрий Олеша”. Ни одна из моих статей или рецензий не вызывала столько откликов. Откликов в основном отрицательных. Не стал бы я на них отвечать (сколько людей — столько мнений, банально, но верно), если бы критиковали меня „по существу”. Но странное дело, почти никто не понял смысла статьи. <���…> Виноват, видимо, я. Я старался как можно убедительнее доказать свою идею, но как оказалось, я писал на одном языке, а мои критики прочитали ее совсем на другом. Алфавит тот же, та же грамматика, но совершенно иное значение слов. Я не хочу оправдываться, доказывать, что не являюсь ни фашистом, ни черносотенцем. Я хочу только объяснить, растолковать собственный текст…”
Андрей Беспалов. Выживание как национальная идея. — “Русский Журнал”, 2005, 24 июня .
“<���…> действительно, руководство НАТО не предлагает развернутой аргументации своих действий, так как последние относятся к числу тех, что не требуют объяснений. Расширение НАТО на восток — это демонстрация силы. И если применение силы еще иногда объясняют — да и то, как правило, лишь post factum и по большей части в случае неудачи (победителей, как известно, не судят), — то ее демонстрация всегда в конечном итоге необоснованна. Или, говоря строже, сама сила выступает в этом случае основанием”.
Михаил Богословский. Важнейшие мифы еврейского народа. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2005, № 6.
Исхода не было.
Владимир Бондаренко. Чтобы жить… О новой книге Рубена Гальего. — “День литературы”, 2005, № 7, июль .
“Говоря о Рубене Гальего, всегда надо быть предельно честным и откровенным. Сам его текст вынуждает к этому. Предельная правда о жизни и смерти больных детей — это уже не игра в постмодернистские тексты. <���…> Но что писателю делать дальше? Можно всю жизнь писать о жизни ребенка-инвалида, и всегда найдется читатель, который зальется слезами. Его книги, думаю, уже изучают и будут изучать специалисты по церебральному параличу, психологи, педагоги, надеюсь, заставят читать и чиновников… Но хочет ли он быть автором учебных пособий? Есть и другой путь, на который его толкают противники России. Стать ангажированным политическим писателем, записным обвинителем любого российского режима <���…> К счастью, сам автор прекрасно понимает сложность своего писательского будущего. Вот и вторую книгу он начинает как пьесу и заканчивает как пьесу. Первый акт и третий акт — этакие сцены из пьесы абсурда. Продолжение Ионеско и Беккета, но с определенным политическим подтекстом. <���…> Я не считаю драматургические попытки в книге „Я сижу на берегу” большой творческой удачей автора. Все-таки серединная [прозаическая] часть книги намного сильнее. Но понимаю неизбежность и необходимость этих попыток выхода из мира страшных документальных описаний. Автору нужны новые сверхзадачи, новые дерзкие замыслы”.
См. эту статью также — “Завтра”, 2005, № 27 .
Владимир Бондаренко. По адским кругам Олега Григорьева. — “Литературная Россия”, 2005, № 29, 22 июля .
“Я не собираюсь в чем-то упрекать Олега Григорьева, давно уже перебравшегося в мир иной. Хочу понять его и его творчество, причины того, почему некогда беззащитный и наивный, простодушный поэт, удивлявший всех порывами своей доброты, стал превращаться временами в довольно злобного бомжа и алкоголика, потакающего всем своим дурным позывам. Скажу сразу, я не принимаю принятую иными его почитателями теорию неких театральных масок, которые якобы Олег Григорьев примерял на себя, творя как бы понарошку свои „садистские стихи” и детские страшилки. <...> От его взрослой поэзии шарахались не по цензурным причинам, не хотелось подпускать к себе в жизнь психологию социального дна, принимать близко к сердцу мир социального невыдуманного абсурда. Заметьте, как быстро освобождается пространство даже в переполненном вагоне метро, когда на сиденье садится испитая, дурно пахнущая бомжиха. Вот нечто подобное происходило и вокруг Олега Григорьева”. А также: “Не захотел идти по пути Иосифа Бродского, и после ходатайств литературных друзей [Олег Григорьев] выступил [на суде] с заявлением: „Я прошу рассматривать мое дело и судить меня не как поэта, а как простого рабочего, каким я и был всю жизнь”. Все-таки как поэта его освободили, к тому же шел 1989 год, не захотели питерские власти еще одно „дело Бродского” получить. Ну а если бы он и на самом деле был бы лишь рабочим, так бы вновь пошел по лагерям? И сколько же в наше время сидит таких же бедолажек и горемык”.
Читать дальше
