Кто не гнул спины под серпом и молотом,
тот живет и в старости водянистой,
не страшась рубашки с потертым воротом,
лишь была бы чистой.
16 декабря, вторник.
Визави солж. могилы прислонен к стенке часовни большой венок подвядающих (с 11 декабря) неизвестных мне красивых желтых цветов. На черной ленте: “Александру Исаевичу от невесток”…
Донской игумен умудрился превратить даже и под коммунистами поэтичнейшее место Москвы в китч: танки, самолет и даже зенитная установка. Погост за шлагбаумом “работает” два дня в неделю: в субботу и воскресенье с 10 до 16. За тобой ходят охранники с повязками, напоминают: “Закрываемся”. Крест Шмелевых совсем рассохся, стянут скотчем. Могилы Деникина и Ильина — провалившиеся песочные горки. Вход в храм окружен щитами с безвкусной мазней на религиозные темы; старый яблоневый сад вырубили — взамен хилые саженцы.
И плита Чаадаева совсем заржавела.
Не выходит из памяти некрасивая сцена возле гроба А. И. Стоим с Н. неподалеку от Струве. Вдруг подлетает Виктор Москвин, за плечом Сараскина: “Отойди, пожалуйста, вон туда на паперть, там тебе будет удобнее. Там и жена у меня стоит” (?!) Что за распоряжение? Но уже бугай-охранник берет за локоть.
Я, конечно, не шелохнулся, окаменел, сознанием погружен в другое.
Похороны Солженицына не повод для знакомства с твоей женой, Витя.
17 декабря, среда, 8 утра.
Покойный Феликс Светов на старости лет простодушно объяснял возникновение своих христианских романов достоевского объема тем, что, выгуляв в семь утра пса, не ложиться же было спать. Вот и садился писать. Так и я, выгуляв затемно Дантошу (уже все кафе открыты; за стеклами своих мастерских маячат и портной и сапожник — обломки “старой Франции”!), сажусь за эти записки...
Помню, на кухне Димы Борисова на Речном вокзале за водкой говорили о главном Феликс, Зоя Крахмальникова, Мелик Агурский — и где теперь все? Целый пласт жизни той, подсоветской, чистой по сравнению с нынешней, канул в Лету. “Погиб и кормщик и пловец…”
19 декабря — Николин день. 820 утра.
Пара жизнь. Гулял с Дантоном; бомжи роются в мусорных баках, выставленных на обочины тротуаров для разгрузки. А у стоек кафе рано встающий, вполне чистенький трудовой люд Парижа пьет кофе.
21 декабря, воскресенье .
Вчера пригласили Никиту Струве и М. А. в “Веплер”. Потом сидели у нас дома около елки с огоньками. Рассказывали о своей свадьбе 55 (!) лет назад. (Сами готовили сандвичи на подворье.) Вопрос женитьбы решился в две недели. Духовник М. А. (отец Владимир Зеньковский) изумился скоропалительности решения, но — венчал. О мягкости оккупации.
25 декабря, 23 часа.
Дни на острове Бель-Иль.
Открытый космос с регулярно проходящим по нему лучом маяка, что смиренно скользит по поверхности звездного неба, даже не пытаясь туда проникнуть. З вездная дорожка: звезда такая крупная, что на океанской зыби ее серебряный след (“Рождество”, — объяснила Наташа). На старости лет оценил (полюбил) океан, космос, водные массы.
Закатопоклонники . Нередко встречал я на океане девушек, молодых женщин, неподвижно провожавших заходящее за водный горизонт солнце… Что-то остается в человечестве — пусть вот в немногих особях женского пола, — что выше и вне потребительской конъюнктуры.
27 декабря, суббота. Переделкино.
Здесь объявили опять 10 дней праздника (это чтобы беспрепятственно уезжать богачам кататься на лыжах). А что делать 10 дней населению в его хибарах, хрущобах? Ничто так не развращает души, как эта бессмысленная праздность, многочасовые кривляния шутов по ТВ, спиртное и занудное ничегонеделание.
Но разве кто-нибудь думает про моральное здоровье народа?
Собственно, существует только два полярных варианта: жизнь как служение и жизнь как проект . Первая — бескорыстна, вторая — мотивирована наживой.
Эдик Лимонов тщится (тщится комично) быть ба-а-а-льшим политиком, но остается человеком-писателем (и в этом есть даже и трогательность):
“Я сразу передал бокал телохранителю”, “Приступ астматического кашля помешал мне ответить” (в интервью). Ну разве так говорят политики?
У моих стихов еще при советской власти была широкая география. Задним числом объясняю это исключительной дешевизной билетов. Ведь я не получал больше 75 — 90 рублей, а за казенный счет, как советские литераторы, ни на какие юбилеи и декады не ездил (и вызывающе не конспирировался: читал в дороге тамиздатовскую антисоветчину).
Читать дальше
