За стеной находилась еще одна комната два на два. С точно таким же столом, с точно такими же стульями и лампой. Сухарев сидел напротив Брюха. Хроноп сразу узнал отца Дрюни и Алюни. И это несмотря на незапоминающуюся внешность полковника.
— Вот в каких обстоятельствах мы встретились на этот раз, — начал пескарь. И с мелководья нырнул на глубину: — Возраст у вас невеликий, а досье растет на глазах. Второго мая восемьдесят третьего вы решили организовать группу. Верно? — Сухарев говорил и любовался собой. — На следующий день засели дома у Духа, так ведь вы зовете… (и назвал фамилию Духа). Его адрес: площадь Горького… Через двадцать три дня вы завершили работу над альбомом. “Домашний аквариум”, если память не изменяет, а она не изменяет.
Срундяков не мигая смотрел в глаза Буха и, словно экзаменуемый перед экзаменатором, выблеивал вызубренную короткую биографию “Хронопа”.
— Вы пытались свой альбом распространять в студенческой среде и даже добились определенных результатов. Нам достоверно известно, что он дошел до Ленинграда, его слышали во Владивостоке, его слышали в Харькове, существует рецензия в тамошнем подпольном журнале…
Брюх смотрел исподлобья на Сухарева, но образ пескаря размывался — то приближаясь, то удаляясь. Словно он был не человек, а голограмма.
— Сам я ваш альбомчик еще не слышал, но мои дети говорят, что вы поете о проблемах молодежи, — продолжал он свойским тоном. — Что вы упрекаете наше поколение. Поколение более опытных. Что вам не хватает свободы…
Сдятляков прижал правую руку к сердцу:
— Не хватает свободы… Честно — я за! Мне тоже кажется, что в обществе назрели проблемы. Но вот стоит ли петь об этом со сцены, говорить об этом в рупор? Разве мы можем предвидеть, как эти зерна сомнений прорастут в неокрепших головах, например, школьников, младших студентов? Я повторю, вы без пяти минут инженер. Человек сформированный, да еще из рабочей семьи. Скажу вам как на духу, наша задача — не покарать. Совсем нет.
Бух продолжал перебирать в уме, что этот мудак может знать. О том, что в мае зависли на ночь с баптистами и пели песни Харриссона. О том,
что на военной кафедре засыпался со шпорой, которая содержала секретную информацию о танковом снаряжении.
Свустяков продолжал:
— Наша задача — не покарать, а предупредить…
Сухарев прижал правую руку к месту, где по идее у него должно было находиться сердце.
—…Не покарать, а предупредить. И поэтому взываю к вашему гражданскому долгу. Учтите, я говорю с вами по-дружески, учитывая, что вы бывали у нас дома, дружите с моими детьми. Поймите, нам нужны помощники в неформальной среде. Конечно, вы думаете, что я склоняю к стукачеству, так вы, может быть, думаете.
— Думаете, я в стукачи вас агитирую? — улыбнулся Буху Срундяков. — Бездумные стукачи нам не нужны, от них только вред. Но люди с гражданским долгом — мы в них нуждаемся. Вы ведь вот что удумали…
Он на мгновение нажал на себе кнопку “пауза” и со значением смотрел на Буха.
— Вот ведь что вы задумали. Несколько дней назад вам из Ленинграда звонил некто Фирик и сообщил, что в конце декабря в город-герой на Неве, вдумайтесь только — в город-герой! — приедут французы с портативной звукозаписывающей студией. Приедут с намерением записать здешние рок-группы, чтобы уже потом у себя дома их растиражировать. Чтобы лить воду на антисоветскую мельницу. Мельницу, да. Других слов и смыслов я не подберу. Любому ясно, что в Горький лягушатников никто не пустит, и они хотят, чтобы вы сами приехали в Ленинград. Но…
Сухарев вдруг из мелководного пескаря превратился в пескаря-глашатая.
— …Но мы вас не выпустим! А вы что думали? Можете даже не рассчитывать! Можете по эмпиреям не порхать! Пропусков вам не будет.
Пока лейтенант Сволотяков говорил, Бух отвернулся от него и в уме прикидывал, откуда ему известно о звонке Фирика. Об этом не знают ни Оленька, ни жена самого Буха — Мэри. Только пятеро хронопов. Не нас же самих подозревать в стукачестве. Чистый бред! Тогда что — прослушивают телефон? А мы часами болтаем между собой. Бллллль!
Сквозь мысли Буха пробивался голос Стратякова:
— Я понимаю, что в Горьком записать ваши скверные песни — извините, я уж скажу напрямик, — да, скверные песни в приемлемом качестве негде, и я понимаю, на самом голубом глазу понимаю ваш интерес. Когда я говорю — скверных, что я имею в виду… Вот ваша песня “Я на стуле сижу у окна”. Я не говорю о том, что рифмы тут не выдерживают никакой критики, а ведь я окончил филологический факультет университета и кое-что понимаю. Берем третий куплет. “Мои песни в кругах не поют, да и я не похож на звезду, на гастроли меня не зовут ни в Питер, ни даже в Москву”. “Звезду” — “Москву”, “палка” — “селедка”, да? Но даже без филологии… Послушайте, ведь нет такого города — Питер! Нет на карте СССР, хоть всю ее вдоль и поперек изучите. Ленинград город зовется. Знаете, наверное, в честь кого?
Читать дальше
