Кстати, нужно вернуться вниз, в аптеку, потому что вспомнил: я еще не купил карбонат кальция в таблетках, у нас почему-то продается только в порошке. Это практически мел, больные, сидящие на гемодиализе, должны с пищей принимать его постоянно: под действием растворов и препаратов кальций вымывается из костей, и они становятся хрупкими и ломкими. Преследующая всех диализников новость, когда они сменой через день встречаются, — сломанная у кого-то из них рука или нога, иногда шейка бедра — это самое страшное. Такого больного упаковывают в стационар. Больше всего я боюсь подобной травмы у Саломеи и всегда, когда она хочет встать на табуретку, чтобы достать из кухонного шкафчика кастрюлю или какую-нибудь банку, бранюсь: “Попроси, я тебе достану”. Но как же противно столовой ложкой глотать с пищей заполняющий рот и гортань порошок! Вот поэтому карбонат кальция в таблетках — неизменное задание для всех наших знакомых и моих аспирантов, выезжающих за рубеж.
У трехэтажного почтамта перехожу улицу — опять раздается мелодичное чириканье, сигнал для слепцов. Для них выбран один из красивейших городов Германии. Здесь же возникает мысль: не ради ли них так упрощено движение в центре, по кольцу.
Этот почтамт всегда вызывает у меня особое впечатление. Его, конечно, трудно сравнить с районным отделением связи где-нибудь в России, но изумиться образцовой постановке почтового дела и в прежней, и в нынешней Германии можно. Вот бы узнать, на этом ли месте стоял старый почтовый двор или раньше, век или полтора назад, почту отправляли через старый постоялый, нынче разрушенный двор под графским замком. Откуда слал свои письма в академию, отбиваясь от жалоб и инвектив, Ломоносов? Каким образом, через чье посредничество он сумел переслать в Санкт-Петербург “Оду на взятие Хотина”? Стихотворный залп, произведенный в крошечном провинциальном Марбурге, разрушил редуты неуклюжей, отчасти заимствованной у поляков поэзии. Видимо, Марбург с его воздухом, берегом Лана и стерегущим, как коршун, окрестности старым замком оказался хорошей позицией.
И тем не менее у меня не хватит знаний, чтобы в аудитории, которая все знает об этом городе, доказать или хотя бы обозначить особую роль марбургского почтамта в жизни двух поэтов России. Пастернак, может быть, именно отсюда посылал свои пространные письма и выразительные открытки отцу, сестрам, другу юности Штиху, Ольге и Иде. Это другое время, иного ритма работа почты.
В восемнадцатом веке все было по-другому, ее услуги принадлежали другому классу, располагающему иными возможностями. Доставка корреспонденции почтовыми каретами и парусными кораблями, наверное, и стоила много дороже, чем в веке нынешнем. Значит, не сохранился быт, точная датировка, перипетии, нюансировка событий. И кому писать? Ломоносов с его обращенностью ко многим вопросам — от мироустройства до конкретных явлений, от создания собственных неповторимых текстов до служебных переводов и заказных “надписей” (это в дальнейшем) — был одинокий путник. Может быть, в силу этого такой объем сделанного за непродолжительную жизнь? И где в то время располагалась марбургская почта? Надо умерить полет фантазии, да и в Марбурге ли эта ода была написана?
К сожалению, судя по всему, ода была написана во Фрейберге, куда двадцативосьмилетний Ломоносов явился продолжать свое обучение к обер-физику Генкелю. Хотя… хотя Радищев — это другой, совершенно неизвестный Западу русский классик (а ведь по постановке вопросов не менее радикальный, чем Вольтер), — Радищев об этой знаменитой оде Ломоносова писал, что она марбургского происхождения. И кое-что в этом есть: не так быстро все пишется, лучший работник, как знает любой литератор, — это труд подсознания.
“Хотин” — лишь иллюстрация, вначале была полемика с небезызвестным В. К. Тредиаковским. Оба теоретики, и оба практики, оба шли по правильному пути. Один размашисто пишет “Новый и краткий способ к сложению российских стихов”, это 1735 год. Ломоносов только что оказался в Петербурге, и это одна из его первых книжных покупок в столице империи. Ломоносов отвечает через четыре года “Письмом о правилах российского стихотворства”. При этой коллизии хорошо бы вспомнить еще одного современника двух поэтов: “Мертва теория...” Ломоносовскую теорию оборонял “Хотин”.
Рискнем все же на цитату, вещь совершенно ненужную в лекции, поскольку малопонятную для всех, кроме самого приглашенного профессора. “Ломоносов, — писал Радищев, — вознамерился сделать опыт сочинения новообразными стихами, поставив сперва российскому стихотворению правила, на благогласии нашего языка основанные. Сие исполнил он, написав оду на победу, одержанную российскими войсками над турками и татарами, и на взятие Хотина, которую из Марбурга он прислал в Академию наук. Необыкновенность слога, сила выражения, изображения, едва не дышащие, изумили читающих сие новое произведение. И сие первородное чадо стремящегося воображения по непреложному пути в доказательство, с другими купно, послужило, что когда народ направлен единожды к усовершенствованию, он ко славе идет не одною тропинкою, но многими стезями вдруг”.
Читать дальше
