Рядом коротал лето Скрябин. Фон: солнце, зелень и скрябинская музыка. Может быть, если бы отношения были менее сдержанные… А примеров достаточно и для того времени. Вторая жена Пастернака, З. Н. Нейгауз, не скрывая, признавалась, что в свое время в Петербурге в пятнадцать лет ходила на свидание в гостиницу к человеку, который был на тридцать лет ее старше, к офицеру, и — кстати, вот оно, натяжение символических совпадений, — к двоюродному брату композитора Скрябина и собственному кузену.
В еврейских семьях женщины всегда старше по духовному жизненному опыту. Отношения остались обостренными, пульсирующими, но молодой женщине не в чем было себя упрекнуть. Она все время дула на вскипающее молоко. Эта постоянная грань отказа, видимо, сыграла свою удивительную роль в воспитании лирического пафоса поэтического дара поэта. Мы все помним выразительную формулу в стихотворении “Марбург”: “Я вздрагивал. Я загорался и гас. Я трясся. Я сделал сейчас предложенье. Но поздно, я сдрейфил, и вот мне — отказ. Как жаль ее слез! Я святого блаженней”. Но, может быть, здесь не один отказ?
Со временем, когда первая боль прошла, а горечь нескольких неудач улеглась, возникла эта формула. Первоначально (одна из редакций знаменитого стихотворения) она была другой: “День был резкий, и тон был резкий. Резкими были и день, и тон — ну, так извиняюсь”. Между вариантами лирического этого репортажа об отказе — несколько лет. Но мы уже знаем: Ольга, оказавшись во Франкфурте, послала двоюродному брату открытку. Бросив все дела, брат полетел во Франкфурт. Это сейчас почти без остановок до Марбурга всего час пути, тогда — целых два. Может быть, в лекцию именно сюда стоит вклеить небольшую цитату из воспоминаний Ольги Фрейденберг (“я ему сестра”), заодно откомментировав, с какой искренностью и аналитической беспощадностью к себе надо писать, если хочешь, чтобы тебя потом цитировали столетие спустя. Но если проанализировать эту сцену, что мы получим в остатке, впрочем, как и в любовном эпизоде с Идой Высоцкой? Две взрослые, уже ощущающие свое женское и духовное призвание молодые женщины — и юноша, мальчик-поэт, все еще чувствующий за спиной окрик папы и носящий его сюртук.
Но, слава богу, светофор пропел короткую песню о возможности перехода, и, по-прежнему не отрывая взгляда от здания бывшей гостиницы, перехожу улицу.
Только почему меня здесь будто ударяет ветер истории? Конечно, воображение способно подсказать, иногда и довольно точно, любые детали, но дух захватывает от желания знать частности, увидеть их в бытовой и определенной конкретике. Самая дорогая и фешенебельная тогда гостиница города. Как и новые русские сейчас, так и богатые русские раньше держались за границей с вызывающей и раскованной свободой. В этом смысле и молодой Пастернак, наверное уже тогда интуитивно понимая свое первородство или духовное превосходство над всеми либо над многими, вел себя как истинный аристократ, отправляясь в Германию на самом дешевом, с бесконечными остановками, поезде. “И трудности, и неудобства они несли, как господа”. Ничего с собой поделать не могу, любимые строчки!
И все же как выглядела гостиница внутри, как располагались номера, была ли горячая вода, можно ли было подняться в номер под взглядом серьезного портье или надо было ждать в холле? Такую же тоску по факту и понимание его невозвратности я испытал в Германии же, в Баденвейлере, в городке, где лечился и умер Чехов! На втором этаже гостиницы я видел дверь, ведущую в его номер, и балкон, где он сидел, наблюдая улицу.
В Иде Высоцкой, видимо, была изысканная грация, которая свойственна молодым женщинам из еврейских семейств. Они почти все красавицы в юности. И давайте, перечислив юношеские влюбленности — Ольга, Ида, Елена, Фанни, — отметим: здесь всегда была некоторая этническая предопределенность. Это вполне естественно, понимаемо, хотя в жизни встречаются любые варианты. Пастернак, как обычно, влюбился в существо, которое он хорошо знал и, следовательно, представлял духовный мир “предмета”, мог сопрягать его со своим. Так у него и происходило: долгие разговоры, оперенье слов.
Ида была дочерью очень богатых людей, и мальчик из безупречной еврейской семьи давал ей частные уроки. Сдавая выпускные экзамены в гимназии сам, одновременно прорабатывал билеты и со своей подопечной. Кстати: будущий поэт одинаково безукоризненно овладел всеми предметами и окончил гимназию с золотой медалью. Можно вообразить себе, заглянув в стихи и прозу Пастернака, эти уроки. Не только разбор очередного билета или, точнее сказать, очередных билетов — экзамены в гимназиях, в данном случае в мужской и женской, не совпадали, — но и какая-то общая молодая болтовня вокруг. Взрослые-то люди, прошедшие искус обучения, знают, что важно не о чем болтаешь, а с кем, так же как в литературе, где уже все было, основными являются мысль и стиль.
Читать дальше
