— Ты боишься, Верочка? — спросил я.
Вера сначала не могла отвечать, потом лихорадочно быстро заговорила, упрашивая меня сейчас же уйти отсюда и на ночь спрятаться с ней в деревне.
Звук мотора снова послышался и затих. «Заход», — подумал я.
— Что ты, Верочка, кто же нам разрешит уйти? — сказал я.
Потом раздался неистовый треск, а Вера исчезла так внезапно, что я с удивлением огляделся. Бомба попала наконец в один из вагонов, шагов за сорок от нас; но это была уж последняя. Вскоре все понемногу начали собираться в вагоне. Я вышел искать Веру. Она стояла такая измученная, что ноги ей не повиновались. Она снова стала просить меня уйти с ней в деревню.
— Верочка, все уже кончилось, и притом это смешно так спасаться, — сказал я.
Вера горько расплакалась.
— Ты просто не хочешь со мной идти, ты меня стыдишься, — сказала Вера.
— Вздор, — ответил я и повел ее в теплушку. Там стояло страшное возбуждение. В соседних вагонах были убитые. Никто не решался лечь. Поминутно выбегали слушать, не гудит ли снова мотор.
— Нина Алексеевна цела? — спросил я Асламазяна, появившегося последним.
— Жива-здорова, — сказал он и объявил приказ начальства: всем людям немедленно покинуть вагоны и до особого распоряжения расселиться в деревне Каменке.
Вера вся вскинулась. Усталость ее сразу исчезла. Она принялась лихорадочно собираться.
— Ты идешь со мной, — сказала она.
— Конечно, с тобой, Верочка, — ответил я.
Мы ушли после всех. Была уже темная ночь. Меня лихорадило, под холодным ветром я чувствовал себя совсем больным. Вера меня вела. Мы постучались в избушку с продавленной соломенной крышей.
XXI
Маленькая, с румяным лицом, вечно в платке, вечно перетаптывающаяся с места на место, похожая на корявое дерево наша хозяйка Анна. Крошечная комнатка в два окна, некрашеный стол, две лавки, рундук, печь и хоры и земляной, в ухабах и колдобинах, пол, в углу икона — вот наша изба. Мы с Верочкой жили на нарах, называемых здесь почему-то хорами, возле печки, на постели, устроенной из наших шинелей, пледа и полевой сумки с книгами, которая служила подушкой. Вера устроила наше ложе и так любовалась им, как будто видела в нем свой портрет. В той же комнатке вместе с нами жила хозяйка с маленьким шестилетним сыном Сашей, который пел целыми днями, тоненько, как комарик, перевирая все слова, но никогда не фальшивя в мелодии. Вера учила его песенкам. Из окон мы видели скаты холмов и в солнечные дни смотрели, как бегут по ним тонкие струйки потоков. Эшелон стоял за холмами.
На столе появилось походное зеркальце из моего несессера и Верины коробочки, пудреницы и флаконы. Моя фотография тоже выехала на свет и была прислонена к зеркалу. Я сидел за столом как хозяин. Вера кружилась по комнатке, всю ее заполняя собой, расставляла, раскладывала и всякую минуту подбегала ко мне. Потом одевалась как можно наряднее, делала себе высокую прическу и садилась рядом со мной. Я брал ее за плечи; она клала голову мне на грудь.
— Тебе нравится, как я все устроила? — спрашивала Вера.
— Ты мне нравишься, ты больше всего на свете, — отвечал я.
Вера этим удовлетворялась.
— А тебе не скучно так жить? — спросил я.
— Ты меня только люби, тогда не будет скучно, — сказала Вера, но неожиданно прибавила: — Пусти меня покататься верхом.
— Как это — покататься верхом? — спросил я со страшным удивлением.
— Меня приглашает один казак.
— Да откуда же ты его взяла? — спросил я.
— Мы познакомились на станции.
— Когда же?
— Во время бомбардировки. Мы вместе спасались.
— Ну, тогда, разумеется, поезжай, — сказал я.
— Мне очень хочется, — сказала Вера и быстро поцеловала меня в губы.
— Поезжай, — ответил я.
— Только ты не думай ничего дурного, — сказала Вера и снова меня поцеловала.
— Можешь ехать, — ответил я.
— Если тебе неприятно, я не поеду, — сказала Вера.
— Я не принимаю никаких жертв, — ответил я.
— А я все придумала, милый, никакого казака нет, я хочу, чтобы только ты был со мной, — сказала Вера и крепко прижалась ко мне.
Вечерами мы зажигали светец. Приходил Асламазян. Мы усаживались к столу. Вера одной рукой играла в карты с Асламазяном, а другой рукой обнимала меня. Мальчик пел как сверчок. Аннушка пряла. В глухой избе, и рядом со мной, была живая Манон Леско, в красном шелковом платье, с высокой прической, придававшей ей сходство с Марией-Антуанеттой.
Читать дальше
