Любовь тут случается вдруг, между теми, про кого даже и не подумаешь. Он (Александр Яценко) — милый, опрятный мальчик-клерк с хорошо подвешенным языком и умением нравиться людям. Она (Рената Литвинова) — этакая “жар-птица” в струящихся платьях с голой спиной. Вот он мнется в дверях в надежде аванса: “Когда мне зайти?.. Когда вы хотите?” — “Я хочу сейчас”, — неотвратимо надвигается она на него. “Послушайте, я не тот, кто вам нужен. Вы пройдете сквозь меня, как сквозь облачко, и выйдете лишь слегка освеженной”. — “Как же я могу отказаться после такого обещания...”
Прихоть скучающей барыни, услужливость клерка? И из этого вдруг любовь? Да! Потому что спустя две минуты выясняется, что вовсе она не барыня, а он не лакей. Просто она позвала, а он ответил… И в ее любви — море немыслимой доброты и щедрости. А в его — безоглядная, рыцарская готовность вновь и вновь брать приступом ее заколдованный замок, стоять на часах у дверей, не дрогнуть при встрече с людоедом-драконом и, когда она явится к нему на нищий чердак, оказать подобающий прием “принцессе в изгнании”; а потом искать ее по всему белу свету и выдержать самое страшное — ее смерть.
Балабанову удалось почти невозможное: в серых глазах экстравагантно-манерной Ренаты Литвиновой чудится порой теплый свет. А Александр Яценко — кудрявый мальчик ниже ее на полголовы — безупречно несет бремя служения Прекрасной Даме. И куча обыденных деталей, возникающих в кадре, ненавязчиво и точно работает на романтический миф. Лифт с кованой старинной решеткой, который снова и снова возносит героя к ее дверям, и камера-страж возле лифта, и пуховая серенькая косынка, наброшенная на плечи сентиментального людоеда, когда он решает, какой казнью казнить героя, и крокодиловы слезы из его глаз, когда он смотрит записи с камеры: “Ты приводила сюда своего любовника. Он был тут, пока я спал!”…
Тут все не случайно: ее необычный, ренессансно-средневековый облик с выбритыми бровями (а-ля Мона Лиза), и дешевый коньяк, который она попивает из фляжки “для тонуса”; и ложе на чердаке под сенью импровизированного шатра из крашеных тряпок, где он растирает ей спину спиртом, дает теплое белье, чтобы согреть, и не смеет тревожить, когда она засыпает… И драка, которая едва не вспыхивает между вэдэвэшниками и ментами в дешевой харчевне, когда Прекрасная Дама вдруг требует извинений от урода-мента, походя оскорбившего забитую подавальщицу… И рыдания пьяной попутчицы в поезде, когда бедный рыцарь возвращается из Козельска (родной город героини), так и не отыскав возлюбленную: “Ну почему все так херово!”; и чья-то нога в вонючем носке, свисающая с верхней полки плацкарты… Балабанов соединяет возвышенное и низменное, архетипическое и обыденное каким-то невероятным, алхимическим способом, заставляя зрителя верить: вот он, вечный миф о любви, вдохновлявший человечество со времен миннезингеров и сбывшийся здесь и теперь.
В конце фильма время словно бы совсем останавливается. Природа, сено, шатер, костер; и все снаружи надираются до зеленых чертей от безысходности, а он сидит с ней внутри, держит за руку… Она — стриженная под мальчика, с кругами вокруг глаз, напудренная, “как старушка в театр”, и ей уже “ничего нельзя, даже целоваться, — желтуха”… “Но зато мне совсем не больно”, — говорит она. “А мне больно”, — в первый раз за весь фильм признается он.
Любить — больно, потому что любовь конечна, как все в этом мире, и нет никакой гарантии, что любящие умрут в один день. Отдаться ей — требует огромного мужества. Но отважиться на это безумие все-таки стоит, потому что только ради этого вообще стоит жить.
“Мне не больно” для Балабанова — кино, кажется, очень личное. В последние годы он пережил череду катастроф — погибшие актеры, закрытые фильмы, депрессия… И с ним, похоже, произошло примерно то же, что с Кирой Муратовой между “Тремя историями” и “Настройщиком”, — смена оптики: пафосную, упертую “братскую” Правдосилу вдруг растворила и смыла любовь. В “Жмурках” Балабанов с искаженной гримасой натужного смеха попрощался с мифологией 90-х; в новой картине пропел той эпохе пронзительный и печальный реквием.
Стоит добавить, что фильм Балабанова также собрал изрядные деньги в прокате, хотя рассчитан на людей взрослых, которые ходят в кино гораздо реже пятнадцати-двадцатилетних.
Режиссерский дебют Дуни Смирновой, фильм “Связь”, — с виду тоже типичная мелодрама. Хотя вообще-то романтическое чувство никогда не было сильной стороной автора сценариев про роковую Жизель — балерину Спесивцеву (“Мания Жизели”), семейные терзания И. А. Бунина (“Дневник его жены”) и разводки дорогостоящей барышни, которая морочит на улице головы романтическим идиотам (“Прогулка”). Любовь для Дуни Смирновой — это когда несколько мужиков (либо мужчина и женщина) сходят с ума, соперничают или преданно нянчатся с теткой, которая сама не понимает, чего ей, собственно, нужно. В фильме “Связь” этот мотив тоже присутствует. У героини (Анны Михалковой) — преданный муж (Максим Шевченко) и любовник (Михаил Пореченков), который бесится и на людей кидается от напора, так сказать, чувств… До поры до времени героиню это совершенно устраивает: “Посмотри, как я выгляжу! — хвастается она подруге. — У меня блеск в глазах появился, мне энергии хватит на пять семей!” Но когда муж припирает ее к стене и спрашивает: “Ну, скажи наконец, чего ты хочешь?” — она начинает по-детски рыдать и честно отвечает: “Не знаю”.
Читать дальше
