При возникновении же омонимии (что возможно лишь для имен не абсолютных) именно контекст играет, как правило, решающую роль в понимании текста — не исключено, впрочем, что понимании неправильном. Возвращаясь к эпизоду со Станиславским и двумя Лениными, можно сказать, что разные понимания того, кто именно умер, были вызваны различием контекстов, а именно их субъективных компонентов. Личный опыт Станиславского выдвигал на первый план актера М. Ф. Ленина, который затмевал фигуру политика В. И. Ленина10. Для его собеседника и вообще для абсолютного большинства жителей России дело обстояло как раз наоборот. Таким образом, ни для Станиславского, ни для его собеседника никакой омонимии по существу не было — точнее, она ими субъективно не ощущалась: каждый понимал имя Ленин однозначно.
Аналогичным образом для абсолютного большинства жителей США фамилия Берлин (Berlin) ассоциируется со знаменитым американским композитором-песенником, автором музыки к фильмам Ирвингом Берлином (Irving Berlin; 1888 — 1989), а никак не с английским философом, литературоведом и эссеистом Исайей Берлином (Isaiah Berlin; 1909 — 1997). Оба Берлина — выходцы из Российской империи. Первый Берлин занимал в американской культуре примерно такое же место, какое в советской занимал Исаак Дунаевский. В среде российских интеллектуалов скорее всего более известен второй Берлин благодаря своим отношениям с Ахматовой (их знакомство состоялось в Ленинграде осенью 1945 года). Следующая история, которую профессор Лондонского университета и сотрудник Британского совета Питер Норман (Peter Norman) рассказал несколько лет назад Михаилу Викторовичу Ардову, свидетельствует об американизации сознания работников британского посольства в США. Дело было во время Второй мировой войны. Исайя Берлин служил в названном посольстве. Сведения о его интеллекте и эрудиции дошли до Уинстона Черчилля, который во время своего посещения Америки захотел с ним познакомиться. Однако у сотрудников посольства фамилия “Берлин” однозначно ассоциировалась со всем известным композитором, а не с их сравнительно молодым коллегой, занимавшем в аппарате посольства довольно скромное положение. Композитор и был представлен премьеру, сказавшему после состоявшегося свидания: “Мне говорили, что Берлин очень умен, но я этого не заметил”. На субъективном уровне, опять-таки, омонимии здесь не было.
В редких случаях омонимичные имена встречаются в одинаковых контекстах; тогда однозначное понимание в принципе невозможно и возникают проблемы, связанные с субъективной омонимией. В качестве иллюстрации к сказанному приведу следующее личное воспоминание.
Один раз в жизни я оказался в гостях у Виктора Владимировича Виноградова (31.12.1984(12.1.1895) — 4.10.1969) и его супруги Надежды Матвеевны. Это случилось майским вечером 1965 года. Академик В. В. Виноградов был тогда директором Института русского языка Академии наук СССР; сейчас этот институт (принадлежащий уже Российской академии наук) носит его имя. Хозяева принимали меня чрезвычайно гостеприимно, с водочкой и закусками; кроме нас троих никого не было. Меня развлекали увлекательнейшей беседой. И вот Надежда Матвеевна, между прочим, сообщила мне следующее: “В Академии наук появилась самозванка — другая Надежда Матвеевна Виноградова”. Этой другой Надеждой Матвеевной оказалась родная сестра другого академика Виноградова — Ивана Матвеевича (2(14).9.1891 — 20.3.1983), многолетнего (с 1932 года) директора Математического института имени Стеклова Академии наук СССР. Иван Матвеевич никогда не имел жены и, кажется, проживал вместе с сестрой. Надо сказать, что в иерархии Академии наук СССР жены академиков стояли очень высоко, едва ли не выше самих академиков. Когда мой друг Дмитрий Николаевич Шмелев был избран академиком, я совершенно искренне поздравил его с тем, что он стал мужем жены академика. И уж конечно, жена считалась главнее сестры — что имеет свои корни в традиции: ведь именно жена, а не сестра короля или генерала именуется соответственно королевой или генеральшей. Но, как выяснилось, сестра Ивана Матвеевича была не согласна с таким распределением ролей. Она заявляла примерно следующее: “Сегодня одна жена, а завтра другая, а я была, есть и буду прирожденная Надежда Матвеевна Виноградова”11. Теперь следует сказать о контексте, в котором проявлялась, причем проявлялась болезненно, эта омонимия. Таким контекстом оказался гараж Академии наук.
Читать дальше
