Сергей Алхутов. Царь и пес. М., “Гаятри”, 2006, 176 стр. (“Коффейное чтиво”).
Название серии не должно обманывать читателей. Книга элегантно издана, легко помещается в карман, но это отнюдь не чтиво. “Царь и пес” заставляет вспомнить александрийские увлечения постсимволистов, в чем-то напоминая тексты Михаила Кузмина. Изящно скроенная, ажурно-легкая стилизация, “перевод с античного”. В основе сюжета — метафизическое уравнение, которое, основываясь на двух допущениях, доказывает читателю, что, в проекции на плоскость философского абсолюта, Александр Македонский и Гаутама, Диоген и Лао Цзы суть Одно. Они имеют общее Я, совпадающее с Я невидимого рассказчика, который эту историю и поведал. Ход одновременно и постмодернистский, и парадоксально преодолевающий постмодернизм. Потому что вездесущий нарратив обретает у Алхутова метафизическую укорененность. Словом, если Алхутов не собирается остаться автором одной книги, у нас наконец появился свой собственный Коэльо. Только заковыристей, сложней и неожиданней.
± 4
Фигуры речи 2. М., “Запасный выход”, 2006, 608 стр.
В прошлом году литературная общественность была взволнована. Вроде бы телевидение в лице Диброва отвело в проекте “Просвет”, предназначавшемся для всякого культурного “неформата”, небольшую резервацию и для “неформатной”, она же “высокая”, она же “элитарная”, литературы, которую обычно зрителю не показывают ввиду ее недостаточной для него наглядности. Шоу называлось “Речевые ландшафты”, и куратором этой затеи вроде бы был назначен писатель Сергей Соловьев, даже для литературных “посвященных” бывший скорее некоторым “знаком вопроса”, поставленным где-то на периферии, в точке перехода элитарности в заумь. Так, с дружного “не может быть”, и начался проект, который долженствовал репрезентировать всю литературу в конфигурации, соответствующей вкусу его единственного куратора — Сергея Соловьева. Современная литература в авторской репрезентации. Затея с “проектом литературы” не уникальна — есть “Вавилон”, есть “Культурная инициатива”, есть “Дебют”. Но из существующих проектов этот — в наибольшей степени нормативен (ибо работает с литературой, какой она должна быть) и утопичен (налицо параллельная версия литпроцесса в целом). Начатое в устной форме было аккумулировано в письменную. Вышел альманах “Фигуры речи”. Сам автор-составитель назвал его не без оснований “периодической книгой”. Законченность первых “Фигур…” была такова, что как раз в периодичность-то и не верилось: не очень-то много авторов соответствуют заявленному книгой узкому эстетическому критерию отбора. Но — факт налицо. “Фигуры речи-2” толще первых. Половину занимает стенограмма “Ландшафтов”. Это как раз самая спорная часть “Фигур…”. Задуманные как странная интеллектуальная мистерия, “Ландшафты” вроде бы ни во что не посвящают, поскольку участвующие в них не объединены никакой общей метафизикой. Метафизика — лишь в голове у ведущего; он, параллельно прочим участникам “виртуального симпосиона”, поверх реплик выстраивает свой собственный монолог, мысль которого то теряется в избыточности метафор, то прорастает из них наружу, но всегда мерцает, не проясненная до конца. Такое впечатление, что участники — это лишь подручные средства, краски на холсте, куклы в спектакле… Так же как и тексты авторов, привлеченных к собственно литературной части: они окаймлены краткой метафорически оформленной, иногда интуитивно точной, иногда — весьма спорной характеристикой-монологом “от составителя”, который взял здесь на себя роль конферансье-мистагога (такое впечатление). Но надо отдать ему должное — из литературы взято самое суггестивное, самое искусное, самое искушенное и рискованно-интересное. Выбранные тексты действительно демонстрируют какой-то единый способ существования словесной материи. Удивительны “Штуки” Левкина — этакий анекдот на грани феноменологии. Примечательны новые имена — Вероника Живолуб и Феликс Максимов. Эта проза заставляет вспомнить Добычина, отчасти Гарсиа Маркеса: детская ясность впервые увиденного мира. Текст Краснящих — жесткий эксперимент: как выглядели бы “Записки сумасшедшего”, если бы их написал Толстой. Получилось смешно, мрачно, иронично… Что уж говорить о стихах Идлис, Кутика, Кальпиди и Драгомощенко, об эссе Дубина и Иличевского! Эти имена хорошо знакомы читателю и сами по себе есть знак стилистической выверенности и интеллектуального напряжения.
Читать дальше
