Прости меня, о Боже,
Забудь про все на миг!
О, как же я ничтожен,
О, как же Ты велик!
Ты был со мною рядом
И подавал мне знак.
Я знал всегда, что надо,
Но делал все не так.
Такая прямолинейно-гимническая интонации присуща и книге Тимура Кибирова «Греко- и римско-кафолические песни и потешки». Кибиров, которому Хаусмен оказался близок по духу [14] , ориентируется еще и на западную духовную поэзию (Дороти Сэйерс, госпелы); из русской традиции вспоминаются некоторые стихи Саши Черного, детский фольклор, недавние «Спиричуэлс» Херсонского, вышедшие почти одновременно с кибировским сборником. Лирическая доминанта книги Кибирова — дух стойкой веры и умиления, и этим «Песенки и потешки», конечно, отличаются от ранних текстов поэта — хотя, если вспомнить финал «Послания Л. С. Рубинштейну», становится ясно, что Кибиров всегда противопоставлял нищенству и автоматизму слова богатство и спасительность Слова. М. Эпштейн назвал метод Кибирова «новым сентиментализмом». Связь «Песен и потешек» с концептуалистской практикой невелика — и все же она есть (чему не придали значения восторженные рецензенты): это и пафос «Историософского центона», и имитация канцелярской речи в «Корпоративном празднике». Стихотворение «Сказка», где мышонок из «Хроник Нарнии» возвещает о победе Аслана в главных местах на карте детства — Лукоморье, Зазеркалье, Изумрудном городе, но терпит поражение в зараженной богоотрицанием Стране коротышек, — не параллель ли к текстам Пепперштейна? Использование постмодернистского приема с дидактической целью утверждения веры и истины, которым привержен автор, и ниспровержения «релятивизма» и «карнавала» можно счесть художественной новацией. Но важнее здесь цельность настроения книги: радости от того, что несовершенный человек способен постичь любовь к Богу и следовать ей.
Полным контрастом книге Кибирова выглядит «Говорящий попугай» — последний составленный Львом Лосевым сборник, вышедший уже после смерти поэта. Книгу наполняют стихи мрачные и желчные, и, например, тон и лексика стихотворения «Фуко» кажутся малоприятным перебором. В своих последних стихах Лосев продолжает говорить о мире, не вызывающем особенных симпатий; равнодостоинство и родство здесь можно найти только в близком кругу, всех прочих послав к черту:
Вы что, какой там, к черту, фестиваль!
Нас в русском языке от силы десять.
Какое дело нам, что станет шваль
кривлять язык и сглупу куролесить.
Книга дополнена пятью самыми последними текстами, которые Лосев в нее не включил, и это приложение нужно отметить как составительский жест: два завершающих стихотворения на фоне прочих выглядят удивительно светлыми — особенно «В клинике», напоминающее пастернаковское «В больнице»: «И я дивился: о, какая легкость, / как оказалась эта весть легка!» Но «Говорящий попугай» все же не лучшая книга Лосева, и логично предположить, что присуждение ей премии — ознаменование всех заслуг покойного поэта.
Поэзия Марии Ватутиной — дань возможностям памяти. Память удерживает те детали, которые впоследствии вспоминаются всегда и формируют человека. Речь идет об историях людей и о трагедиях истории — и Ватутина иногда просодически и синтаксически перекликается с Борисом Херсонским.
Тысяча алых гвоздик засыпана в печь.
Огонь расплавляет живое
Не хуже, чем мертвое — книгу там или речь.
Лепестки лопаются.
Наши дни. Двое
Сидят в Савойе. Он говорит: — Война
Сожрала пархатых, но можно было бы и побольше.
Они снова во всех щелях. —
Она
Молчит. У нее прабабка из Польши.
Я не могу причислить Ватутину к «новым эпикам» как по причине ее неотстраненности, авторского сопереживания, так и оттого, что «чистая» лирика у нее также интересна («Памяти Сергея Лукницкого», «План побега», «Вымарывать страницы дневника…»). Но многие ее тексты написаны в постепенно набирающей вес нарративной манере. Попытка разграничить лирику и «эпику» по формальным признакам не работает, что еще раз говорит о том, как сегодня крепок этот сплав. Может быть, современность этой тенденции повлияла на решение «НМ»; вообще же весь set лауреатов 2009 года объединяет проблема духовно-религиозного выбора — от полного отрицания у Лосева до полного приятия у Кибирова. Это еще раз подтверждает гипотезу, что «Anthologia» в качестве одной из главных и актуальных проблем, с которыми работает современная поэзия, видит вопрос о бытии Бога и о пути к нему. В большинстве случаев поэтические утверждения и предположения на этот счет свободны от строгой, канонической догматики; для некоторых поэтов (Херсонский) плодотворным оказывается знание и сопоставление различных канонов и представлений. Если «НМ» действительно следит за развитием в поэзии этой «вершинной» темы, в будущем «Anthologia» могут быть отмечены такие авторы, как о. Сергей Круглов и о. Константин Кравцов.
Читать дальше
