Добрыхсновнаподушкемягкой
Север крошит металл, но щадит стекло, учит гортань проговорить впусти (“”), север меня воспитал и вложил перо в пальцы, чтоб их согреть в горсти, а также пером этим проектировать, рисовать дома, конкретно полгорода В и это самое помещение. Так говорил архитектор Чарушин, которовый стремился попасть в свой дом, испещрённый стыдными надписями, испещеренный на коммуналку (что касается времени, то оно здесь прошедшее, это конец войны). Архитектор приехал из города на воде, разрушенного блокадой, как раз приехал в стужу победного года, и с вокзала побрёл домой, вспоминая жизнь в городе В, как ходили по воду, а уже потом только ввели канализацию, а также ходили полоскать на реку, красные руки, стужа, и даже жену не мог уберечь от простуды, умерла в среднем возрасте, недоглядел, так любила ходить на прорубь, говорила о чём-то с стерлёдкою, подхватила туберозу, три года лежала, красными щеками подушку согревая, глядя на мужа с лихорадной улыбкой. Недосмотрел, ушла с бельём, хотя была в многочисленности прислуга, в отдельной комнате дома с флигельком, мозаичный пол, играющий радугой при освещении трёх часов пополудни летом, да в сарайке ещё стояли саночки сына, в войну они оставались там, пока кто-то не утащил на дрова, а крепкими полозьями не укрепил дверь в погреб. Вероятно, воображение подсказывало ему, что дома зимой этого победного года будет возможность протянуть пальцы к огню и накипятить воды для чая, время было военное и нетребовательное, все помнят. Он шёл по городу, видя, что его строения, здания, возведённые ранее в его некрасивой большой голове, после начертанные его рукой и просчитанные его умом, построенные руками рабочих, стоят, как стояли. Ко времени этого года архитектором было построено едва ли не полгорода, много зданий, и родильный дом, и церковь псевдорусского стиля, и банк с меркуриями на стенах, и прочая, прочая, прочая. И всё это держится и стоит, и не падает, и простоит долго, и почти всё из красного кирпича, чего не скажешь об архитекторе, уже пожилом старике, которового тоже не красят ведь морщины, несмотря на то, что заработаны им в мудрости. Чарушин приехал от сына в свой город, постучался в свой дом, к тому времени заселённый по предписанию его же прислугой, а также тварным рабочим классом, которовый только и делал, что до войны ругал богачей, бегал с плакатами на бывшую Хлебную площадь Коммуны, однако ж сам не меньше боялся попасть в дом с грифонами и на глаза чекиста Власова, а во время войны работал для фронта и для победы, ковали в тылу нашего счастья на много веков запас.
Но здесь мы оставим бедного архитектора, которовый оказался пророком в своём отечестве, а также его дом и рабочий класс, и будем смотреть сверху, потому что не дождётся ответа, не пустят в собственный дом, что отлично видно, если спустить взгляд со звёзд через толщу неба на плотность планеты Земля, на землюшар, пошариться по ней, найти на части суши леса, в лесах города и другие более мелкие селения, среди городов отыскать тот, с мостом через реку, оврагами, пологим и крутым берегами, монастырём действующим мужским и едва действующим женским (настоящее время), с Кикиморской-Водопроводной улицей, с остатками земляного вала, с парком Аполло, Александровским садом, Набережной, вечным огнём осиянной, с Аннушкой, что вывешивает за окно рыбу стерлёдку, висящим на дубе синим чекистом Власовым, Игнашкой и Агнишкой, и старухи в троллейбусе, и я между них. Среди этого города, на крыльце дома с флигелем, архитектор Чарушин, видящий всё это великолепие, которовое видим и мы, только он снизу вверх, на снегу умирая от холода и от горя, как последний пьяница, вечно. Приди в полночь к этому дому, подними веки свои от глаз, и увидишь.
Нелепоистрашно
Сверстники внуков всерьёз не примут, а при чём тут внуки, позвольте узнать, а при том, что речь уже зашла о внуках, о них, прежде внуков и прежде даже детей, потому что им буду слать открытки, дорогая моя внучка (а имени не назову, только в открытке, фигушки вам, дорогие читатели, зрители, слушатели), ну как твои дела невозможные, как белый свет в глазах твоих, снег, лопаты дворников? Открытки радостного содержания, при всём при этом, ну как тебе без меня живётся, хорошо, наверное, а мне без тебя не скажу как, жизнерадостное мое содержание, радостное. Внукам достанутся открытки читать, крупным буду писать почерком, крупно, на фотографии я в разных платьях и с праздничным лица своего настроеньем. Им жить дальше, ходить среди людей, таким одиноким, таким отчаянным в своём одиночестве, таким глазастым в своём одиночестве, кто-нибудь может увидеть, отвернись и не смотри, не думай, не спрашивай ни о чём, а лучше того, сделай вид, будто не видел вовсе, будь по-твоему, золотая рыбка, ступайте, сани, в дом сами за семь вёрст хлебать радости, как половицы ходят по полу, так и мы давай в гости ходить один к другому, потому что кукушка хвалит петуха, а лиса и журавль не помирятся ни в какую, у тебя, говорит, ледяная, у меня, говорит, лубяная, у тебя, говорит, растаяла, а мне-то как тут не плакать, потому что трудно мне без тебя, то ли холодно. Как не упомнить тебя в молитвах своих, я лёд растоплю даже, руками растоплю, подышу на него для верности, слушай, давай поженимся, давай, слушай, лучше уеду, мне поле выстелило путь ехать, ехать умирать, ехать умирая, умирать ехая, что ж ты меня перебиваешь, не слушаешь, дыхание сбивается, что ж ты смотришь на меня искоса? Кончился монолог, но мы сразу же можем начать следующий, дорогие читатели, зрители, слушатели, за небольшим исключением, вот это слово — вот это сочетание мне куда поставить, куда сказать? — и просто добрые люди (надо было до дорогих), это всё, все слова вчера и сегодня, всегда, монолог — о внуках, потому что их жалко, хоть чужих, хоть своих, хоть ваших, уже заранее жалко, таких дерзких, гордых, неопытных, висящих в штанах на заборе верхом, выходящих взамужи, не терпящих пустоты, суетой заполняющих.
Читать дальше
