Тогда он тоже закричал в ответ:
— Здесь нет Айрин!
— Что? — закричал паренек, и он повторил еще раз, почти закрывая дверь, чтобы вода не так хлестала на коврик:
— Здесь нет Айрин!
— Айрин Ллоэл, сэр! — закричал паренек.
— Ллоэлы съехали два месяца назад! — закричал он в ответ. — Не знаю куда, спросите на почте!
Он захлопнул дверь и хорошенечко закрыл ее на задвижку, вернулся обратно в гостиную, сел на пол у дивана и осторожно приподнял абажур лампы, подпустил чуть-чуть света. Кот дышал тяжело и хрипло, облезлый бок ходил вверх-вниз, иногда кот коротко стонал человеческим голосом и мучительно поджимал лапу к брюху — там, внутри, сильно болело. Укол явно не помог. Он положил руку коту на лоб, подумал, что коту от этого, наверное, только хуже, убрал руку и снова опустил абажур. Может быть, подумал он, им надо было забирать кота с собой, а не продавать вместе с домом, может быть, там, на новом месте, он бы еще жил и жил. А может быть, подумал он, им вообще не надо было уезжать: эта самая Айрин вышла бы к двери, несколько секунд молча смотрела бы на этого дурачка с букетом, а потом сказала бы: “У меня умирает кот, заходи”, — и, конечно, они сидели бы с котом до утра и рано или поздно неловко поцеловались бы, и все было бы не так уж плохо.
Я не смерть твоя, я не съем тебя
Принесли еду. Он поспешно докурил, растолок окурок в пепельнице и придвинул к себе салат, увенчанный парой укропных кисточек.
— О, — сказал он, — смотри, у салата уши! Нет, не так: смотри, это холм. В нем нора. Из норы уши торчат. — Он взял вилку и подвигал укропными “ушами” туда-сюда.
Тогда она с тоской и отчаянием поняла, что вся ее бравада не стоит и ломаного гроша: конечно, она сохранит ребенка.
Мирное время
— Иногда, — сказала она, — мне становится скучно есть просто так, и тогда я иду в ресторан с какой-нибудь эдакой кухней.
Найденыш
Они были такими печальными, такими спокойными. Они ничего не боялись, ни о чем не тревожились. Они знали, как жить, и знали, как добывать себе хлеб насущный, и знали, как держаться вместе. Он подошел и лег среди них в переходе между “Менделеевской” и “Новослободской” — ладони к щеке, колени к животу, — потом присмотрелся: нет, они лежали не так, он подложил под голову локоть, и сразу стало удобно. Они не возмутились и не прогнали его — кто-то сунул теплую морду под полу его дубленки, кто-то похлопал его хвостом по колену, — и под монотонное шарканье людских ног они спокойно уснули, вся стая.
Первая звезда, последняя звезда
Гришаев Андрей Робертович родился в Ленинграде в 1978 году. Закончил Ленинградский электротехнический институт. Автор поэтической книги “Шмель” (2006). Живет в Москве. В “Новом мире” печатается впервые.
Семейная кинохроника
Борису Херсонскому.
На заборе написано: гутен таг.
Мальчик спотыкается на ходу.
То, что для вас — пустяк, для него — говорящий знак.
Мальчик чувствует трепещущую беду.
Дедушка дома, в медалях, рукою трясет
И приговаривает (в сотый раз): гитлер капут.
С мамой чужой отец, он красив, как черт,
Они на вечерний сеанс сегодня идут.
Эта трофейная, победоносная речь
Вспыхнет и вздрогнет у мальчика на языке,
Когда, вернувшись, увидит то, что не словами облечь,
Не затянуть, не спрятать в крошечном узелке.
Чужой отец берет за руку, сует конфету: жуй.
Топот ног. Глаза матери. Что-то накрывается простыней.
“Слушай, ты был в планетарии? Я тебе покажу”.
Всем капут. Господи, что делаешь ты со мной?
Остановка в лесу
Оставьте “метафизику маслят”.
Такие темы — не для разговора.
Маслята зачарованно глядят.
А полдень скоро.
Разложимся на сказочном бревне.
(Бревно и лес куда-то уплывают.)
И щурятся грибы. И мнится мне,
Что смерти не бывает.
Грибник пройдет, случайный, холостой.
Как выстрел, глаз сверкает из-под кепки.
Дождь зашумит. Как девочка, простой.
И капли редки.
Поедет лес. Еловый перестук.
И женщина с платформы улыбнется.
Дождь кончился. Встает с бревна мой друг.
В зените солнце.
Читать дальше
