смотрит так непривычно тревожно,
так бессонно, бессовестно так:
— Твои губы дадут еще сока,
твое тело даст еще жару,
нужно только качнуть осторожно
сердца маятник с мужнин кулак.
Два припева
А что позабыла —
на то и забила:
на горстки находок,
на свалки потерь.
Все лучшее — было,
все худшее — было!
А то, чего не было,
будет теперь.
А что позабыла,
на то и забила:
еще на потерю,
еще на успех.
Все лучшее было,
все худшее было.
А то, чего не было, —
будет у всех.
* *
*
Вот отец
на коленях у деда,
это я
у отца на коленях,
это сын
у меня на руках.
Это внук
на коленях у сына,
это сын
на коленях у внука,
это внук
у него на плечах,
это…
Вот бы это — пускай и без звука! —
в запредельных увидеть лучах.
Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве. Студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Октябрь”, “Знамя” и др. Лауреат премии “Дебют-2004”. Живет в Москве.
Что делать двум симпатичным парням на пустынном крымском берегу, если испортилась погода? Штормит, прохладно... Палатка в бухте поставлена. Фисташковое деревце срублено на дрова. В пещере рядом — свои имена маркером начертали. Ужин — тушенка с кетчупом, хлеб.
Мы с Мишей слышали, что здесь обитают хипы. Не те, которые в драных клешах валяются по вокзалам от Владивостока до Новгорода и цыганят мелочь на Арбате, а настоящие — диковатые и честные. Миша хотел понаблюдать за ними, впечатлиться и написать что-нибудь.
По пути встретили мы на горной тропе детей — мальчика и девочку, стали расспрашивать; они ответили, что живут в бухте неподалеку, с группой, приехавшей на семинар йоги, и что больше в округе никого нет. Общаться с нами дети явно не хотели и быстро ушли.
— Персонажи колоритные, — сказал Миша.
Я спросил — почему.
— Их невысказанность меня будоражит. — Миша снял рюкзак, сел на него, потуже затянул на подбородке ремешок своей колонизаторской шляпы и стал вдумчиво смотреть на море. Внизу там вспенивались барашки, вдалеке шел катер.
Я тоже снял рюкзак, сел на него и стал думать о колорите, о йогах, о том, что запасов еды и выпивки нам хватит примерно на неделю, о том, что Мишка хоть и писатель, а с выразительностью у него все-таки неладно; я вот если бы писал вообще серьезно, то уж точно не об этих детях.
После встречи с ними Миша забеспокоился. Сетовал, что хипов мы не найдем, отвязных студенток с гитарой — тоже, соответственно и придется нам зависать вдвоем, как заправским педикам, что зря мы сегодня сюда притащились, что он устал от этой сраной жизни, потому как уже давно девушки не хотят с ним возлечь, жаловался на собственную скверную энергетику, которая, дескать, мешает ему в любви, и, разжигая костер, предложил податься в гости к йогам.
Мы выпили грамм по сто пятьдесят пятизвездочного “Коктебеля” и в уже сумерках пошли в соседнюю бухту. Коньяк не взяли, йоги не употребляют.
Бухта оказалась больше, чем наша, и камней в воде не было — купаться удобно. Стояли четыре палатки. У скалы, под полиэтиленовым навесом, худощавая женщина чистила картошку. Миша засмотрелся на нее.
Подальше, возле костра, сидели четыре йога, очень похожие на обычных туристов. Остальные были, наверно, в палатках. Или разбрелись медитировать.
— Наше почтение… Где здесь родник? — спросил я у женщины.
Она опустила недочищенную картофелину в тазик и молчала, разглядывая нас.
Миша засмущался и тоже задал вопрос:
— А если идти к маяку, так до автомобильной дороги ближе будет?
— Спросите Федора Ивановича, он знает точно, — ответила женщина. Лицо у нее было милое, но никаких эмоций не выражало, как будто она до конца и полностью была увлечена чисткой картошки.
Мы подошли к костру. Йоги прозрачно уставились на нас. В большом казане на кирпичиках у них что-то вскипало. Дым понесло на Мишу, он кашлянул, посторонился и сказал торжественно:
Читать дальше
