Иосиф Гольман - Хранитель Реки

Заур встретил их без удивления. Как будто через день заглядывали. Совсем старик, раза в два старше Бакенщика.

– Значит, началось, – вот все, что сказал.

Что началось, зачем началось, а также когда и чем кончится, предоставил догадываться самим. Зато угостил травяным чаем и медом. Вот в этом Бакенщик хорошо разбирался – хороший мед был у старика.

– Боимся ребенка заморозить, – прервал затянувшуюся паузу Бакенщик.

– Не бойтесь, – буркнул дед. – Это дитя не замерзнет.

– Какое это? – спросил Бакенщик.

Ответа не дождался. Только чая ему подлили горячего.

– Чем же его кормить? – заволновалась Галина: на дедовой «кухне» ничего детского не наблюдалось.

– Грудью, – односложно ответил Заур.

– Как это? – удивилась она.

– Разденься и корми, – буркнул старик. – На меня не смотри. Я уже не мужик.

Галка очумело посмотрела на мужа. А чем он ей мог помочь?

Она подошла к рукомойнику, ополоснула пальцы, залезла себе под кофту. Выдохнула:

– О-ох!

Через некоторое время младенец удовлетворенно зачмокал у ее груди.

Бакенщик почему-то не удивился. Он вообще теперь мало чему удивлялся. Единственно, может, тому, что младенец оказался девочкой. Интересно, слово «первенец» может относиться к девочке?

Утром Заур запряг маленькую, местной породы, лошадь. Набросал в сани соломы и сена, дал два огромных, небось еще его деда, тулупа.

– Ну, давайте, – своеобразно попрощался он с гостями. Сам лезть в сани дед явно не собирался.

Жена с младенцем уже сидела в санях, но Бакенщик на минуту задержался. Подошел к старику близко. Совсем вплотную.

– Будь ты человеком! Объясни, что происходит?

Как с валуном поговорил замшелым. Никакого эффекта.

– Когда отец умирал, сказал, в случае чего идти к тебе.

Валун ответил:

– Ну, ты и пришел.

– А дальше что?!

– Не знаю. Дальше уже без меня будет. Умру я на той неделе, а первенца у меня нет.

Бакенщик, ошарашенный, стоял перед стариком.

– Лошадь себе оставь. Там на них не ездят, – закончил свою речь Заур.

Бакенщик поднял лицо, посмотрел на Заура. Глаза старика улыбались. Не смеялись, а именно улыбались, довольно и весело.

«Началось», – вспомнил Иван Григорьевич.

…А две длинные, узкие, как индейские пироги, лодки плыли тем временем по измелевшей и подзаросшей Реке. У дома Бакенщика встали, высунув носы на пологий песчаный берег.

Мужики выскочили на сушу, еще немного продернули лодки из воды и крепко принайтовили их нейлоновым шнуром к торчавшей из земли коряжине.

– Все, приплыли, – сказал Бакенщик гостю. – Пошли в дом.

– Пошли, – весело согласился Валентин Сергеевич, держа в одной руке свой рюкзак, а в другой – сумку с подарками.

Галина вышла на порог. Обычно она очень тепло относилась к питерцу, но в этот раз повела себя как-то странно: встала практически на пути мужчин и, кроме радушного приветствия, Валентин Сергеевич от нее ничего не услышал.

– Может, на улице позавтракаем? – предложила хозяйка.

Да, так гостей здесь раньше не встречали.

– Мать, он в курсе про ребенка, – усмехнувшись, сказал Бакенщик.

Галина застыла, не зная, что сказать.

– Да уж, – с обидой сказал питерец. – Полностью в курсе. Даже не знаю кто, мальчик или девочка.

– Девочка, – впервые улыбнулась Галина. – Чудесная девочка.

– Вот черт! – расстроился Валентин Сергеевич. – Я почему-то уверен был в мальчике. Ты же все о первенце мечтал. Вон автомат даже привез, чтоб от врагов отбивался, – и он достал из сумки детское подобие «калашникова». – Сами виноваты. Предупредили бы по-людски – привез бы куклу.

– Да ладно тебе, – обнял его за плечи Бакенщик. – Галина, проводи гостя в избу.

Галина открыла до того прикрытую дверь, но по ее лицу питерец понял, что женщина все равно недовольна его вторжением. Впрочем, ему все равно. Если его помощь не нужна, то и ладно. А если нужна, то наплевать на Галинино нежелание делиться семейными тайнами.

Он вошел в теплый коридор, затем, сняв сапоги, – в большую, с четырьмя окнами на реку и одним на рощу, «залу».

Ребенка нигде не было.

«Так и есть», – подумал питерец. В два с половиной года здоровое дитя должно было бегать самостоятельно.

И тут же с радостью понял, что ошибся – дитя, несомненно, было здоровым. Оно прибежало из светелки с такой скоростью и шумом, что аж страшно стало. Вернее, не прибежало, а прискакало: в голубом платьице в белый горошек, но на боевом коне, состряпанном любящим папашей из нетолстого ивового ствола. В коротеньких тонких косичках – два любовно завязанных мамой белых банта.