Ярослав Ивашкевич: Билек

Игнацию было очень досадно, что Билека так привлекает это зрелище. Сам он делал вид, будто вовсе не замечает ни «Отдыха в седле», ни неуклюжих балбесов, которые тряслись на плохоньких лошадях, ни нагловатых молодых конюхов оттуда. Один только Войтек был немного лучше остальных, он помогал пану Игнацию обихаживать Билека. Бегство его коня к своим собратьям мешало Игнацию спать и нарушало его привычное far niente. [1] Ничегонеделание (ит.).

Свободного времени у него было много, и он целыми часами просиживал перед картиной своего деда. Это было последнее полотно из богатого наследия художника. Остальное было разворовано, сгорело, кое-что пришлось продать: Кукулка требовала затрат; и вот здесь, в Кукулке, в скромной «хате» — в маленьком, крытом соломой домишке, Игнаций наслаждался погожими летними и осенними днями, зимой и весной страдал от сырости и холода, согреваясь воспоминаниями о прошлом; так он и жил, порой даже с улыбкой глядя на солнышко. На эту последнюю картину великого художника зарились многие коллекционеры-любители и спекулянты, предлагая за нее большие деньги. Но картина была слишком дорога Игнацию, слишком прикипел он сердцем к великолепному творению — к этим крохам былого богатого наследия деда, которое разметало время без малейшего его участия.

Называлась картина «Купание коней», и, видимо, изображен был на ней уголок здешнего пруда, а над прудом, над несколькими лошадьми, стоящими в мутной воде, широко раскинулось небо Мазовии. Лошадей было пять: на заднем плане две, склонив морды, пили воду, на переднем — красавец жеребец гнедой масти и пегая кобыла с лебединой шеей подняли головы, словно прислушиваясь к чему-то, а немного в стороне на мелководье верхом на молодом вороном коне сидел нагишом мальчишка-пастушонок. Теперь, да и всегда, сидя перед картиной, Игнаций задавался вопросом: уж не наважденье ли эта музыка? Ибо картина полнилась звуками. И сочные луга, и вода в пруду, и торс голого мальчика, и голубой полог неба, по которому лениво плыли, навевая покой, предвечерние летние облака, — все сливалось в один чистый звук. В чем это особое очарование дедовских картин, думал он, откуда берется тот чистый, неизменный звук, cantus firmus, [2] Здесь: постоянный лейтмотив (лат.). как в мазурках Шопена. Ведь мазурки Шопена, такие разные, непохожие, с причудливыми переходами из одной тональности в другую, объединяет общее настроение, и оно сообщает им очарованье осени. А картины деда объединяет атмосфера лета, чистая, проникновенная мелодия мазовецких просторов.

Как раз вчера приехала Елена, по ее словам, отдохнуть у дяди, и с ней — незнакомый молодой человек, который с места в карьер заговорил о знаменитом «Купании коней». Пан Игнаций поправил его: не «купанье», а «купание» — именно так говорил дедушка. Как же, картина тут, у него, и довольно хорошо сохранилась, потому что он поддерживает в комнате постоянную температуру — разумеется, низкую, поскольку зимой не в состоянии отапливать комнату. Но картина в хорошем состоянии. И он попросил Елену показать ее гостю. Самому ему было просто невмоготу присутствовать при том, как из праздного любопытства глазеют на картину, с которой связаны вся его жизнь, воспоминания и которая по сути составляет смысл его теперешнего существования. Невыносимы были глупые вопросы, банальные замечания. Где, к примеру, дедушка мог видеть таких замечательных лошадей? А ведь в былые времена в Кукулке держали лошадей арабской породы и английских чистокровных; и дедушкина конюшня была отнюдь не из последних в округе.

Игнаций улыбнулся растроганной, печальной улыбкой. А ведь это та самая конюшня, где сейчас стоит в одиночестве Билек. Конь-пенсионер, которого лишь изредка используют для окучивания картофеля в огороде. Одно название, что огород, — торчит там десятка два картофельных кустов, которые сажают из года в год на одном и том же месте. Окучивай не окучивай, а картошка все равно родится с грецкий орех. Что хочешь, то и делай!

Елена с незнакомцем обошла владения пана Игнация. Впрочем, это у них не отняло много времени. Они даже в конюшню заглянули и внимательно осмотрели ее.

Наконец около полудня незнакомец куда-то исчез, и старуха Каролина в час подала им обед. Елена в сером, простеньком на вид платье, подпоясанном шелковым шнуром пепельного цвета, с алым полевым маком в волосах походила на бабочку.

Пан Игнаций с восхищением посматривал на нее, когда они сидели за столом. Пар от тарелок легкой вуалью затенял ее лицо. Игнаций коснулся ее руки.