Родриго Кортес - Кукольник

— Уведи ее, Платон, — стараясь не смотреть в ее сторону, приказал Джонатан.

— Я же все для вас сделаю! — зарыдала Джудит и бросилась на колени.

— Спасителем нашим Иисусом Христом прошу! Не надо на тростник! Прикажите меня на кухню! Я же все умею делать!

Платон перехватил подвывающую от ужаса мулатку поперек тонкой талии, потащил к выходу, а Джонатан торопливо покинул кресло и отвернулся к окну. Он старался не думать о том, что не пройдет и двух дней, как отвыкшая от солнца, изрезанная тростником белая — в отца — кожа Джудит начнет сползать клочьями, а на третий — покроется язвами. Так уж устроен мир, и Джонатан просто не знал иного способа восстановить естественный ход вещей.

После того как шериф Айкен отыскал переводчика, он сурово допросил всех семерых немного оправившихся франкоговорящих негров. Но убитого Аристотеля Дюбуа ни один из семерых не знал — они все были с разных ферм и плантаций и попали на аукцион совершенно независимо друг от друга. А между тем сообщник, отрезавший Аристотелю голову, чтобы замести следы, наверняка знал его и прежде. И уж по меньшей мере, они говорили на одном языке.

Шериф еще не понимал, какое отношение они оба могут иметь к покойному сэру Джереми Лоуренсу, — из дома ничего не пропало, золотые пуговицы на сюртуке остались целы — все до единой, да и вообще что может связывать белого с черным?

Но в случайность убийства крупнейшего землевладельца округа шериф не верил, как не верил и в случайность двух — одна за другой — отрезанных голов. А потому тем же вечером, передав дела Сеймуру и предупредив констебля, чтобы тот прислал экипаж прямо к его дому, шериф наскоро поужинал, попрощался с Эйрин и детьми и немедленно тронулся в путь. Его ждала не так давно купленная Штатами у Франции, а потому более чем наполовину франкоговорящая и не слишком приветливая Луизиана. Но только там шериф мог узнать хоть что-нибудь о прежней жизни, а возможно, и преступных друзьях обезглавленного Аристотеля Дюбуа.

Эту ночь Джонатан провел почти без сна. Некоторое время он пребывал в сомнениях, но затем, подкрепив свою решимость символической дозой законно перешедшего к нему по наследству коньяка, все-таки отправил Платона в деревню — за Цинтией. В отличие от Джудит эта стройная, черная, как ночь, рабыня всегда знала свое место, а главное, именно с ней у Джонатана впервые все вышло как надо.

Вообще-то мысль о том, что расположение черных женщин можно купить, подкинул ему сын соседа -Артур Мидлтон, еще когда им обоим было по тринадцать. Он же назвал и цену — десять центов. Но помочь в таком щекотливом деле Артур, естественно, не мог, и Джонатан дней пять бродил возле кухни, пытаясь заставить себя сделать первый шаг. И, пожалуй, бродил бы еще дольше, если бы не догадливость высокой, сухой, как жердь, кухарки.

— Масса Джонатан чего-нибудь хочет? — заинтересованно глядя ему в глаза, прямо спросила она.

Джонатан судорожно стиснул монету в кулаке. Кухарка широко улыбнулась, обнажив крупные, белые, торчащие в разные стороны зубы, и протянула вперед узкую розовую ладонь.

— Что там у вас, масса Джонатан?

Он до сих пор помнил, как полыхнуло огнем его лицо, но зато уже через минуту получившая свои десять центов сообразительная кухарка провела его в сад, а еще через минуту он уже пристраивался сверху на ее горячее, поджарое, на удивление сильное тело. И вот дальше произошло то, чего Джонатан совершенно не ожидал. Кухарка задышала так часто и возбужденно, что он заинтересовался и кинул взгляд на ее лицо.

Лучше бы он этого не делал. Оскалившийся торчащими в разные стороны зубами рот и белки закатившихся глаз произвели на него столь сильное впечатление, что даже потом, спустя год, когда он был в гостях у Мидлтонов и подросший Артур, давно уже глядящий на мир ленивым взглядом заматеревшего самца, предложил ему на выбор любую, бесплатно, Джонатан вздрогнул и отчаянно замотал головой:

— Не-ет, Артур, не сейчас. Я не в настроении.

Господи! Как же Артур тогда его высмеял!

В дверь постучали, и Джонатан вскочил с кровати.

— Да, Платон, войди.

Тяжелая дверь отошла в сторону, и на пороге появилась потупившая взор, смиренная, аки агнец божий, Цинтия. Взвинченный то ли от коньяка, то ли от странноватого ощущения заполнившей дом пустоты, Джонатан по привычке настороженно прислушался и вдруг окончательно осознал, что отец никогда более не пройдет по коридору и не войдет ни в одну из этих дверей!