Мастер Чэнь: Дегустатор

Мойра, с которой мы уже не в первой поездке (первая была, кажется, в Риоху), как-то рассказала мне о своем друге — шотландце, которому мало, что фамилия у него начинается на «Мак»: он, для ясности, еще играл бы беспрерывно на волынке, если бы умел. И счастье в том, что все-таки не умеет.

Гриша Цукерман — еврей, скажем так, увлеченный. На скрипке он не играет. Но все остальное при нем. Мы познакомились в газетке… «Сити-экспресс», не могу сразу вспомнить названия, а ведь я там проработал, к собственному изумлению, целых два года — мой первый опыт в журналистике, оказавшийся до странности удачным. Да, а Гриша Цукерман — это вот что: сидим в буфете, где нас набилось человек двадцать, едим, как всегда, бесплатно, по редакционным талонам — и вдруг слышим жуткий шум из ведущего к нам коридора, гулкого, с хорошей акустикой: грох, грох сапожищами.

И — рев утробным звериным голосом:

— Жид на жиде и жидом погоняет — вот что у вас за газета! Ну, всё теперь! Приехали, открывайте дверь!

Дверь и вправду открывается, да что там — чуть не слетает с петель, в притихший буфет буйволом влетает Гриша Цукерман в ермолке и победно на нас смотрит. Короткая немая сцена, потом все с усталым вздохом вновь приступают к еде.

Он всем так представляется — «Григорий Цукерман, еврей» — и потом с удовольствием отслеживает реакцию, и отслеживает хорошо, опытным взглядом. Даже, по его словам, коллекционирует слова, которые слышит в ответ.

Подозреваю, что мой ответ при знакомстве — гордость его коллекции. В ответ на неизбежное «Григорий Цукерман, еврей» я спросил его:

— Почему?

— Мне надо хорошо подумать над этим вопросом, — выговорил он с шокированным видом.

Думает до сих пор, о чем мне время от времени сообщает. И, возможно, по этой причине предпочитает называть меня на «вы». Хотя не так уж намного я его старше.

Ответ Алины, кажется, тоже войдет в его коллекцию. В частности, потому, что похожа она в тот момент была — поскольку куртка ей оказалась размера на три велика — на инструктора с собачьей площадки, того, который изображает злодея для волкодавов.

— Алина Каменева, икона стиля, — сообщила она Грише, заворачивая рукава.

Она согрелась, похоже, полностью.

Обедали в загородном ресторане, Гриша терроризировал Мануэлу. Он напомнил ей, что он еврей, и поинтересовался, как бы сделать, чтобы на его тарелке не просто не было свинины, но чтобы в кухне его еда даже не прикасалась к свинине. Мануэла дернулась встать и пойти на кухню, потом сдержалась и что-то сказала официанту. Тот с восхищением проговорил «я, я!» и ушел; раздалось несколько русских голосов, хором певших классическое «я, я, натюрлих!», — и дружный интернациональный смех. Я свирепо посмотрел на Гришу, которому только что напоминал, что Мануэла — наш друг и добрый гений, что это она составляла список участников поездки, и нечего ее гонять по пустякам, она давно уже помнит все, что надо. В том числе про него. Гриша поджал губы.

Мануэла, несмотря на имя, вне всякого сомнения немка, хотя и странно смуглая, — но утверждает, что никаких испанцев в ее семье нет и не было, просто мама, подбирая имя, была в романтическом настроении, а это самое немецкое настроение из всех возможных. А смуглость свою она приписывает тому, что ножками обошла, наверное, уже все виноградники Германии, вместо того чтобы сидеть в офисе. Подруги ей завидуют.

Мануэла, кроме того, человек, склонный к приступам отчаяния. Наша первая встреча с ней произошла ровно четыре года назад — и вот тогда, сразу же, только мы успели познакомиться… Как это было: Фрайбург, главная площадь, в лиловатое вечернее небо уходит чудовищная стрельчатая громада собора, из кирпича цвета запекшейся крови. Мы с фотографом по имени Анатолий стоим в дальнем конце площади, у моцартианского домика, где проходит винная ярмарка «Эко-вин». А по горбатому булыжнику старинной площади к нам спешит, скользя на каблуках, Мануэла с круглыми глазами, ей кажется, что она кричит, на самом деле она, наоборот, шепчет.

Мануэла кричит нам шепотом, что началась мировая война — в Нью-Йорке два лайнера, с пассажирами на борту, один за другим протаранили небоскребы Всемирного торгового центра.

Фотограф Анатолий тогда сказал ей: Мануэла, посмотри, на этой площади войны пока нет. Давай подождем, пока все прояснится, а пока что каждый должен делать свое дело.

Мануэла, скорбно сложив губы, согласилась, потому что «делать свое дело» — это очень по-немецки. И мы пошли на ярмарку пробовать вино, с оглядкой на работавший в углу телевизор. Делать свое дело тогда пытались все, местные и гости, но ни у кого не получалось.