Мастер Чэнь - Дегустатор

А тот самый урожай, семидесятого года… да есть ли он вообще? Может быть, пара бутылок в дальнем углу погреба под знакомым мне домом среди того самого виноградника. Но штука в том, что бутылки, может, и есть, а того вкуса уже нет. Уже в восьмидесятом году он стал другим, возможно, даже более сильным, или более тонким. А сегодня — бледная тень, долгий перелив всплывающих странных и неуловимых ароматов. Потому что у вина, как у всего в этом мире, есть срок жизни: терпкая и необузданная молодость, мощная зрелость, задумчивая старость.

Наливали нам вертикальную коллекцию, начиная с девяносто шестого года, буквально по каплям. Я еле успевал записывать: «мощное, с удивительной текстурой…» «девяносто третий год — все сильнее тона шоколада с сушеной вишней…», а еще, еще…

Было очень тихо, шуршала бумага, вспыхивали фотоаппараты. Дон Мигель в основном молчал и только в конце — как положено — пригласил нас высказаться или задать вопросы. И я вскочил, как подброшенный.

— Есть один очень необычный оттенок вкуса, возникающий в урожае девяносто третьего года, — начал я, — отчетливо проявленный в восемьдесят девятом и заметный в восемьдесят первом году. Мне действительно неудобно назвать этот оттенок вслух. Дон Мигель, помните, это вино когда-то назвали прекрасной служанкой? Так вот, похоже, в восемьдесят девятом году она из девушки становится горячей женщиной, а в девяносто третьем умирает от очень конкретной и очень физической любви. Более того, мне почему-то кажется, что она жгучая брюнетка с синими глазами, как у француженки… Может быть, здесь секрет успеха этого вина?

Сзади раздалось хихиканье. Кто-то меня, кажется, понял. Прочие — нет, так и сидели в удивлении.

— Давайте никому об этом не расскажем, — странным голосом сказал дон Мигель. — Среди конечных покупателей могут быть женщины, и я не уверен в их реакции.

Я присмотрелся: его спортивный живот под пиджаком мелко колыхался. Он сдерживал смех, и не очень успешно.

— Но вы абсолютно правы, — добавил он уже нормальным голосом. — Вы это хорошо уловили. И правда, восемьдесят девятый прежде всего. Мы, виноделы, для краткости называем это животными оттенками. Они привлекательны, потому что мы с вами, как это ни покажется странным, тоже животные.

Краем глаза я увидел, как Седов поджал губы.

— Будете в Барселоне — заходите обязательно, — сказал мне на прощание дон Мигель.

Я тогда и понятия не имел, насколько пригодится это приглашение.

Паранойя пришла именно в тот день. Мне показалось, что за моей «Нексией» слишком долго едет серый «жигуль», слишком умело обгоняет машины позади меня, но дальше почему-то остается на хвосте. Я задумался о том, что никто не учил меня распознавать слежку. И тем более уходить от нее.

Но уже на Трифоновской серый хвост исчез.

Я зачем-то окинул взглядом двор: ничего особенного. Двое детишек и бабушка в одном углу, бомж на скамейке в другом…

И уже в подъезде я задумался, вернулся с первого этажа и постарался незаметно высунуть во двор нос.

Бомж исчез.

И о чем это говорит? Собственно, ни о чем. Дождался меня и ушел? И что это значит?

Хорошо, но почему я его вообще заметил, пусть и не сразу?

Я присел на подоконнике у раскуроченных почтовых ящиков и задумался. Бомж — часть пейзажа, которую никто не замечает. Так что следить за кем-то, переодевшись бомжом, возможно. Сидит себе и сидит, греется на солнышке — правда, в эти дни никакого солнышка не было, так, дождливое нечто в национальном цвете — сереньком, как «жигуль» у меня на хвосте. И бомжи сейчас тоже не очень-то ходят по улицам. А этот сидел. Во дворе. Причем один.

И что с ним было не так? Мокрая скамейка — ну, на это есть газеты. Но что-то же было.

Не можешь смириться с тем, что карьера великого сыщика не удалась, сказал я себе. Придумываешь всякую бредятину. Бомжей с автоматическими винтовками и приборами ночного видения.

Встал с подоконника и пошел вверх по ступеням домой.

А дом заметно изменился. Дело было уже не в незаметном женском запахе, которым пропиталась единственная комната. Перемены были в громадной (по московским понятиям) кухне, где в углу располагался мой мини-офис с компьютером.

Алина уже была в своей одежде, мое постиранное кимоно висело над головой на леске, рядом с несколькими волнующими предметами ее туалета.

Мой компьютер был включен, а еще к нему тянулись провода, собиравшиеся у плоского, небольшого, серого — как это называется, лэптоп или ноутбук? Вот почему сумка Алины была такой тяжелой.