Антон Уткин - Самоучки

Все там крутилось вокруг этого наследства: дома, сада и каких — то бумаг. В дом приходили гости. Среди них являлся бедный художник — парижанин; было непонятно до конца, любил ли он Алекс или просто ощущал в ней родную душу, но приходил он в этот дом именно из — за нее, терпеливо снося глупое празднословие самодовольных хозяев, кюре и офицера местного гарнизона.

Был еще и старик — аптекарь, который время от времени появлялся на сцене, но я никак не мог понять, какая роль на него здесь возложена.

В общем, то была немного странная пьеса.

— У нас тут банкиры были. Ну до чего ж идиоты! Везде охранников своих рассадили. Только для них играли — никого в зале больше не было, — щебетала Настя, пока мы шагали по коридору, обшитому зеркалами.

— Ну, мы — то не банкиры, — самодовольно улыбнулся Павел.

Он молча высидел все три акта, в перерывах глотал ледяное пиво, а потом внимательно смотрел на сцену из коричневого полумрака импровизированного партера.

Актеры в пьесе были заняты молодые, играли они почему — то неважно. Только служанка привораживала к себе взгляд. Свою роль она понимала как будто лучше остальных. Павел первым обратил на это внимание, однако мне и самому так показалось.

— Так не бывает, — заметил он, когда мы вышли на улицу под ленивый моросящий дождик.

Вместе с тем другое, не менее важное обстоятельство заявило о себе. “Море” возмущало его душу и вызывало законный интерес к “визуальному искусству”, как изволил выражаться присной памяти выставочный толстяк. Не мешало бы взглянуть, что оставили нам живописцы. Само собой, что и тут мы прибегли к суррогату, скупая альбомы у отвратных спекулянтов, облюбовавших козырек Дома книги на бывшем Калининском проспекте. Цены там были баснословные, но влюбленные, как известно, денег не считают, особенно когда они есть.

Автомобиль понемногу заполнился искусством. Оно лежало грудами на заднем сиденье, книжечки поменьше забили бардачок и приступку заднего стекла. Чапа ворчал и норовил выбросить альбомы из салона. Однажды Паше тоже захотелось узнать, что таится в здании, окруженном станом сомнительных букинистов, и, пока я копался снаружи, он проследовал в магазин.

Я нашел его в отделе, который торговал по принципу комиссионного магазина. Он стоял у прилавка и один за одним уважительно, почти благоговейно перебирал тома. Издали он был похож на случайно разбогатевшего кандидата наук, не желающего расставаться с квалификацией. Павел изучал книги со знанием дела и даже зачем — то пробовал их на вес, как отборные плоды диковинного авокадо.

— Смотри, — показал он мне одну, — обложка заклеена, — он полистал страницы, — здесь остался след шоколада. Что можно сказать?

Книжка была озаглавлена так:

Мирра Лохвицкая.

“Под небом родины”.

Стихотворения.

СПб.

1892.

Я пожал плечами:

— По крайней мере, ее читали.

— Да, эту книгу читали, — согласился Паша. — Ее читали в лучшие времена, потому что во время чтения могли есть шоколад. Книгу берегли, потому что скотч постарел — обложка заклеена давно.

— Наверное, денег нет у людей, — сказал я. — Деньги, наверное, нужны.

Воображение есть первый шаг в направлении добра. Многие добрые дела обязаны этой тягостной способности.

— Хорошо жили, — повторил Павел и вздохнул. — Шоколадки ели. — Он открыл книгу наугад. — “Я хочу умереть молодой”, — наморщив лоб как первоклассник, прочитал он первое, что попалось на глаза. — Странное желание. — Обложка захлопнулась. — Ребята, вижу, были чумовые! — заметил он с чувством.

Разбитного вида продавщица, сложив руки на груди, исподволь прислушивалась. Она была крашеная блондинка с надменным взглядом прохладных серых глаз.

— Девушка, — позвал ее Паша, — это в магазине заклеили? — И он провел пальцем по желатиновой полоске клейкой ленты.

Продавщица, взмахнув руками, нехотя отвалилась от стены и склонила голову, чтобы лучше видеть:

— Нет.

На обложке с внутренней стороны наискось было написано химическим карандашом: “Клавочке от Вавы. Живи долго и счастливо. 4 апреля 1934 года”.

— Скажите нам, — попросил Павел продавщицу, — кто принес эту книгу?

Продавщица, по — видимому, отвечать не собиралась. Она пожала плечами и принялась поправлять ценники, прикрепленные к обложкам книг металлическими скрепками. Рука Павла немедленно скользнула в карман — он носил деньги прямо в кармане, бумажника у него не было — и потянула за край десятидолларовую бумажку.