Владимир Чеповой - Перекресток

Рассчитываясь за Вебстера, Клим поинтересовался у продавца о наличии книги.

– Как вы сказали? – переспросила девушка, открыв электронный каталог.

– «Перекресток». Только вот имя автора, к сожалению, не успел узнать. Но название точное!

– Судя по всему, вы ошиблись, – объявила продавец через пару минут. – В нашем каталоге книга под таким названием не числится, а значит, и в продажу она не поступала.

– Да я своими глазами видел! – вспылил Клим. – Десять минут назад мне ее показал один ваш покупатель!

– Я не могу ошибиться, – обиженно надула губки продавщица. – Кстати, в нашем магазине – самый полный ассортимент всех книжных изданий. Так вот вашего «Перекрестка» даже в ожидаемых новинках нет!

– Ну, значит, я все-таки ошибся, – сконфуженно сказал Клим и машинально стряхнул с пиджака прицепившееся маленькое белое перышко…

«Первые упоминания об ангелах мы находим у древних жителей Ассирии и Вавилона. Народ Вавилона верил, что у каждого есть свой ангел-хранитель. Под ним они подразумевали сверхъестественное существо, которое помогает в трудную минуту…» Поздно вечером Клим пролистывал Вебстера в тайной надежде на снотворное или по крайней мере успокоительное воздействие этой книги. Но сон не шел, зато появились вопросы, будоражащие и без того воспаленную голову. Автор настолько естественно и непринужденно описывал различные контакты и всевозможные способы общения с высшими проводниками, что Клим почти был готов взять обратно диагноз «шизофрения», поставленный студенту-умнику, с которым беседовал на берегу моря. А тут еще на следующей странице прочитал, что 29 сентября церковь отмечает День Всех Ангелов. А ведь именно на эту дату он был неожиданно вызван в Крым таинственным сообщением, а на следующий день встретился с…

«Элементарное совпадение. ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!» – Клим резко захлопнул книжку и проглотил снотворное, чтобы уже наверняка провалиться в глубокий сон. Его рассудок все же категорически отказывался верить в существование ангелов, хотя душа откуда-то из глубины робко шептала: «А ты поверь и прими…»

Пытаясь заснуть, он крутился в смятой постели, то переворачивая подушку, то встряхивая одеяло. Измученная и уставшая физическая оболочка молила об отдыхе, но внутреннее напряжение и работа мозга заблокировали все входы и лазейки для сна.

Снотворное не подействовало, а головная боль внезапно опять включила свое долбильное сверло и впилась в мозг.

«Проанализируйте перекрестки своей жизни, и вы поймете…» – как удар колокола, прозвенел голос «профессора», и шум в голове усилился, а перед глазами замелькали нарезки кадров из собственной жизни. Это были не мягкие и спокойные воспоминания, утешающие сердце и облегчающие душу. Лица, искаженные обидой, заломленные в немом отчаянии руки, и целое разноголосье, состоящее из высоких нот раздражения и гнева… Юношество, молодость, зрелость – везде Клим крушил, давил, ломал, предавал и отвергал… Как будто бы вся его жизнь состояла только из этих неблаговидных моментов, а ничего хорошего вообще не было! «Смотри, смотри, – прорвался внутренний голос, – вот они, твои перекресточки, мелкие и крупные, заметные и не очень… Ну что, хочешь на каком-нибудь остановиться? Если нет – то поехали дальше!»

Он был не в состоянии вынести этот поток мутной грязи, воскрешающей призраки прошлого в людях и событиях. Страх, отвращение и горечь парализовали тело и разрывали на куски сердце, готовое, казалось, выпрыгнуть из грудной клетки.

«Я умираю, – без эмоций и сожаления подумал Клим, захлебываясь в темных страницах своей истории. – Перед смертью человек видит разные картинки из прошедшей жизни… Так говорят… А потом будет суд… Господи, прости меня!»

Его накрыло последней волной воспоминаний-видений: полные грусти и любви глаза на иконе, отдаленным эхом – мелодичные голоса церковного хора и огонек свечи в его руке. Огонек разгорался, становился все больше и больше, стекал раскаленным воском по рукам, превращался в пламя, которое поглощало все вокруг, а потом внезапно погасло. Полная темнота. «Да будет воля Твоя…»

…Его голос был мягким и плавным, в унисон с легким морским ветром и ласковым шумом спокойных волн. Казалось, он не рассказывает, а поет душевную колыбельную, на которую откликается сердце и замирает от тихой радости и покоя: