Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)

Нора закричала – это был первый ее крик с начала разлуки. Нашкодившего мальчика увели под руки, а она поняла: злодеи – такие как он, абсолютное зло, все портящее на своем пути.

Однажды Гуидо зашел в ее спальню в сакральное время, увидел, как сидит Элеонора Фелисия, в неподвижной внимательности прислушиваясь к голосам, исходящим из приемника. Он вынужден был зажмуриться, убивая невольно всплывшее воспоминание: девочку в протертых колготках в залитой закатным солнцем комнате, девочку, поджав ноги, уютно устроившуюся на кровати, прижавшуюся ухом к динамику радио, и на полу красный ковер…

– Госпожа Элеонора Фелисия, неужели вы, с вашим умом и глубиной ваших чувств, можете опуститься до прослушивания мыльной оперы?! Я поражен! Я уверен, что это ошибка!

Выключила, медленно развернулась к нему. За слоем белой краски можно было разглядеть немой вопрос.

– Вы, конечно же, случайно включили эту вещь, я никогда и не подумал бы, что вы, пренебрегая вашим достоинством, стали бы слушать такой, с позволения сказать… продукт третьесортного творческого мышления и извращенного чувства.

Слегка склонила голову, выражая то ли согласие, то ли недовольство.

– Может быть, я нарушил ваше уединение и должен уйти?

Равнодушно кивнула и вернулась к своим голосам. Дослушала серию. Однако следующие несколько дней воздерживалась от прослушивания приемника, не желая ронять достоинство, перешедшее по наследству от матери. Однажды подошла к навкам, но не решилась заговорить с ними. И снова вернулась к радио.

Однако посылки Алекса Ниффлонгера заставили нарушить семичасовую традицию. Восемьсот платьев пришло к ней в больших почтовых ящиках, и она должна была до праздника выбрать одно-единственное подходящее: ее исключительная красота на празднике не была ее личным делом, но входила в какую-то сложную схему Ниффлонгера, являлась обязательной. К выбору подходила ответственно.

Присланные платья были сшиты из новых тканей, легкие и мягкие, почти неощутимые на теле, они не включали жестких элементов. Это казалось странным. Она так часто и глубоко дышала в дни бесконечных примерок.

Мани злилась – день-деньской она должна была одевать, раздевать Элеонору Фелисию в специально отведенной для этих целей комнате, времени для личной жизни не оставалось совершенно. Раздражало, что Гуидо был полностью согласен с таким положением дел.

Нора же не была довольна, не была недовольна. Бесцветные глаза изучали отражения нарядов, терявших всю прелесть, повисая на длинном теле, словно намотанные гардины.

Когда уставала от мелькания разноцветных платьев, отсылала Мани. И в этот вечер отослала, потом обнажилась и повесила прозрачно-жемчужное платье, понравившееся привычным серым цветом, в сторону.

Шла в умывальню. Без обуви, свободно по жесткому полу. Непривычно. Чувствуя, как усталость и удовольствие подводят к новому буйству, прислушивалась – внутри зачиналось сумасбродное счастье, которого не испытывала с начала разлуки, уже готовое обратиться в безудержность, танцы, пение, крики. Нора, сдерживаясь, открывала кран, спускалась в бассейн для омовений и замечала, что не одна. Пока бассейн наполняется, она смотрела в зеленеющие напряженные глаза напротив ее глаз. Смотрела настороженно, почти неприязненно.

Когда вода дошла до груди, Санька облегченно вздохнула. Нора заметила, что свет в умывальне забыли включить, потому она видит лицо больной навочки только тенью. Безудержность угасла внутри.

– А наших всех замели, – сипло сказала Санька. – Меня только пропустили, – она дернулась под водой, случайно задев Нору. В пупырчатых зеленоватых пальцах дымилась сигарета. – Вот так. Ты когда пропала, мы пошли вниз, а там прямо менты. Раньше нас не трогали, а теперь… Слышь, я есть хочу жутко, у тебя нет чего-нибудь?

– Нет. Я не помню, когда сама ела в последний раз. Извини.

– А молока нет?

– Молоко тоже больше не ставят.

Нора думала предложить в пищу ей свою плоть, в которой все меньше нуждалась, как хотела до того предложить погибшим птицам, но не решилась.

– Жаль.

– Я пойду поищу.

– Погоди. Потом. Еще ничего пока. Видишь – сигарета есть.

– Как вы курите все время в воде? Не гаснет?

– Уметь надо.

– Смотри, что у тебя с руками! Все в прыщиках. Нужно розовым маслом мазать, пройдет. Это оттого, что ты все время в воде.

– Да, Нора. Зато у тебя все лицо в пятнах от пудры. Зачем ты ее столько мажешь?

– Не знаю. Мне страшно без нее. Голое все беззащитное – открыто холоду, сквознякам, взглядам.