Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)

– А где мама? – спросила девочка, заливаясь потом под шубой и кофтами. От стыда, что позвонила не в ту дверь.

– Ты чего эта тута делаешь? – строго удивилась баба Рая, за которой темнела чужая интересная квартира, коридор, весь заложенный коврами и ковриками. Запах старья.

– Я… дверь я пере… перепутала.

– Иди, иди. Спокойной ночи. Чавой эт ночью трезвонить.

Девочка убежала на лестницу, скорей. За спиной бубнила баба Рая, заползая обратно к себе, закрываясь: «Одинцтый час, дети шлендрыют у них сами, ни в какие ворота…»

Дверь и вправду была не та. Посмотрела с лестницы – совсем другого зеленого цвета, и площадка не та, незнакомая совсем. Должно быть, выше ее квартиры, потому что те, внизу, – все привычные двери. Летом каждый день туда-сюда мимо них бегала. А вот те, что выше, – о тех девочка ничего не знала и не была там, они странные. Быстро-быстро растерев смешанные с соплями слезы мохнатым рукавом, побежала вниз. Пальцы в варежках не справлялись с петлями шубы, еще немножко оставалось до того, чтобы задохнуться от жары. Как же долго она поднималась – теперь спускается, и всё незнакомые и незнакомые двери. Жуками поползли по лбу струйки горячего пота. Бросилась к своей двери, но это не та, хоть с виду их дверь: на этой только глазка нет, а у них глазок всегда был, чтоб не открывать опасным людям. Соседняя дверь тоже не подходила. Еще вниз. Все лестничные площадки одинаковые, такие привычные: лампочки в углах, двери; и всякий раз сбивалась, принимая знакомую на вид чужую дверь за свою, потому что всю жизнь ходила мимо них и смотрела на них, привыкла к ним. Даже стучала и звонила, если, как у некоторых, звонок был сделан низко. Ей открывали заспанные соседи. Извинившись (потому что изо всех сил старалась хорошо себя вести), она уходила. В глубине души девочка надеялась уже не найти свой дом, а попросить кого-то из взрослых провести ее к родителям, но, как только перед ней выплывали помятые лица в высоте дверного проема, стеснительность побеждала панику, и она отступала, ни о чем не прося, кусая дрожащие губы.

Потом девочка спустилась вниз, к почтовым ящикам, вышла на крыльцо, решив, что, наверно, мама по-прежнему сидит на том же месте и ждет. Мороз ударил по намокшему в шубе телу, по размазанным слезам. Она присела на скамейку и немножко отдышалась после бега по чужим квартирам. Звезды сочились светом неподвижно и низко, сквозь прозрачные шары переплетенных веток, которые медленно раскачивались на длинных стволах в безветрии.

«Вот и хорошо, и не надо будет эти руки каждый раз мыть».

Девочка вспоминала, что еще нехорошего делала мама, и надувала щеки, переполненные обидой. Чтобы мыли голову щипким шампунем! Поднимали в садик каждый раз в темноте! А есть кислющий борщ с плавающими волосами капусты. Читать проклятущие буквы, которые никак не соединяются между собой, остаются отдельными! А мама, которая заставляла читать, раз крикнула: «Совсем ты, что ли, тупая!» «Пу-у-у-ух», – сказала девочка, выпуская изо рта обиду, набухшую раскаленным шаром, как звезда из горячего газа. И она увидела небо в виде гигантской кухонной плиты, беспорядочно усеянной миллионом включенных конфорок раскаленного газа, которые отсюда кажутся такими маленькими, потому что очень далеко.

Выплакавшись, она вздыхает и поднимается с крыльца, мимолетно глянув на распухшие звезды – как сыпь на воспаленном небе, входит в подъезд, неторопливо преодолевает за ступенью ступень так долго-долго, что цель подъема теряет смысл. В конце пути она оказывается у затертой зеленой двери и коротко, но сильно нажимает на кнопку звонка.

Открывает мужчина. В темноте кажется, что он не слишком изменился с их последней прогулки и беседы о сущности звезд, но взгляд иной. Входя, она поспешно разматывает шарф и бросает у зеркала, боковым зрением уловив свой быстрый профиль. Он подходит к ней, и какое-то время они смотрят друг на друга. Две высокие темные человеческие фигуры в зеркале. На кухне хлещет из крана вода – она, выбегая, не закрыла. Нужно пойти закрутить кран. Они приникают друг к другу, прижимаются… и – разряд. Энергия противостояния израсходована. Напряжение снято. А дальше – привычные складки, впадины и выступы, еще дальше – родной запах, в котором нервы расслабляются, организмы покачиваются, убаюкиваются и оседают, продолжая стоять только находя опору друг в друге.

– Ну что? Всё в порядке? – спрашивает он.

Она молча кивает и видит в зеркале, какие они оба взрослые и нелепые в этой позе. Дыхание становится ровнее, с успокоением. Обида изжита. Она осторожно высвобождается из его рук, проходит в комнату и садится на диван. Он заходит следом.