Татьяна Дагович - Ячейка 402

– Я самая обычная! – Люба завизжала и случайно смахнула вазу на пол, приготовленную для забытых в раковине цветов. Зазвенело сразу после её крика.

Шарван словно проснулся от звона. Выпрямился, часто заморгал и, воспользовавшись тем, что Люба отвернулась к осколкам, нацепил очки. Люба заплакала, неразборчиво жалуясь самой себе. «Красивая кухня, – подумал Шарван, глядя на лиловые блестящие поверхности. – Но не убрали». На посудомоечной машине громоздились грязные кастрюли. Повсюду валялись фрукты. Возле цветов в раковине плыли тарелки с жиром.

– Что ты теперь собираешься делать? Вернуться к ней?

– Нет.

– Что же мы будем делать?

Люба тоже смотрела на грязные тарелки, сплетая и расплетая пальцы.

– Любочка, кажется, что-то разбилось? – закричала сквозь звук телевизора её мама из комнаты. Было слышно, как снаружи с разгону бьёт в дом влажный ветер, к ветру прибавлялся гул садящегося самолёта.

– Знаешь, что я думаю? Ты пришёл, потому что хочешь, чтобы я тебя простила. Иначе бы ты не приходил. У тебя даже не хватило мужества скрыть всё от меня. Только зря. Ты мог молчать. Что я вас, мужиков, не знаю! Но ты хочешь быть честным, потому что трус.

– Ты знаешь, ты очень красивая.

– Знаю! Да, знаю! И зачем ты пришёл? За этим? Ты хочешь, чтобы мы были вместе?

– Хочу. Но моя работа…

– Что? Что твоя работа? Всегда работа! Всегда!!

– Может, она скоро кончится.

Люба замолчала, не понимая, что он имеет в виду. Он смотрел на её светлое лицо и думал: «Если бы она была моей сестрой… Или мамой. Её волосы пахнут так же, как раньше. Мы бы ехали рядом по лесной дороге и не смотрели бы друг на друга, но не прекращали бы тихо разговаривать. Ехали бы туда, где квадраты. Куда мне больше не попасть. И она сказала бы мне, что делать дальше. Почему бы и нет? И нет… нет…»

Он почти грубо оттолкнул её, приблизившую губы к его губам. И сжался от стыда – сложно представить себе что-то более мерзкое, чем оттолкнуть женщину. Люба упала лицом на скатерть и простонала:

– Ты псих? Нетрудно догадаться. Зачем я возилась с тобой всё это время… Ты смешной, ты как курица от меня отмахиваешься. Как я могла вообще быть с тобой всё это время! Или у меня изо рта воняет? Или ты голубой? Я всегда замечала, что в тебе есть что-то от гомика. А мне даже нравилось. Экзотика. Вот те и экзотика! Или ты импотент? А, кстати, всё сходится.

Голос бубнил в стол и смешивался с оглушительным тиканьем часов, а потом стало слышно движение всего часового механизма, каждой шестерёнки, каждой пружинки, натянутой, будто смерть.

Проснулась Анна поздно, выспавшаяся и добрая. Звонка не давали, и она проспала почти до десяти. Спальня выглядела пустой, но откуда-то слышался храп. День основания Колонии отмечали каждый год двадцать пятого декабря. Всеобщий выходной. С утра разрешалось надевать личную одежду. Она и надела… Брюки, блузка напоминали костюм бомжа и очень подходили к торчащим волосам – волосы никак не дорастали до «боба», который носили все женщины Колонии. Зато туфли, те, что вручил вчера обувщик, на шпильке и со стразами – в них и в ресторан можно. Обувщик был просто счастлив этим туфлям, а мокасины «на каждый день» сунул недовольно, будто его обидели. Порадовалась, что к умывальникам нет очереди.

С трудом узнавала знакомых в их личной одежде. Костюмах, тренировочных шортах, джинсах, свитерах, сарафанчиках. Стесняться причин не было – на многих вещи выглядели отстиранными половыми тряпками. Главное, все им радовались. Завтрак давно прошёл, Анна пошла на рабочее место, потому что не знала, куда идти.

Подёргала дверь гладильной – заперто. Постучала. Стук отозвался особенно гулкой пустотой – оттого, что снаружи шёл снег. С начала декабря шёл снег, но всё время мокрый, слизкий – лежать не лежал, впитывался в землю. Пробегающие мимо колонисты принуждённо засмеялись, обсыпали её конфетти и серпантином из бесцветной обёрточной бумаги. С нижних этажей доносилась музыка.

В обычное обеденное время началась торжественная трапеза. Порций не выдавали – на столах стояли разнообразные деликатесы, салаты, включая «оливье», «шубу», «мимозу» и «крабовые палочки», а перед колонистами – тарелки. Как на большом семейном обеде или на свадьбе. «Мы же как семья», – доносилось то справа, то слева. Еда в основном была холодной, приготовленной вчера или извлечённой из консервных банок. Правда, в термосах имелся горячий чай и кофе. И повсюду розовела в вазочках икра, Анна ещё не видела красной икры в таком количестве. Как иллюстрация к вечным словам «мы живём хорошо». Сначала набросилась на икру, но солёный вкус быстро опротивел. Вино наливали кислое, глотать его Анне приходилось с усилием, как лекарство, и тут же закусывать. Остальные пили вино легко, будто воду, не считая стаканы. Громкоговорители с интервалом минут в пять сообщали о концерте художественной самодеятельности, на который приглашались все, непосредственно после обеда. Каждое объявление завершалось треском.