Андре Шварц-Барт - Утренняя звезда

— Как и все в этом мире, я жду Мессию.

На что Хаим ответил:

— Думаю, что ждет-то Мессия: он ожидает, когда мы что-то поймем…

— Может быть, может быть. Но для всего мироздания необходимо, чтобы он пришел.

Когда Сара повествовала обо всех этих фантасмагориях, на ее губах играла экстатическая улыбка, из чего следовало заключить, что она испытывает неодолимую тягу к небу и земле этой страны и полна решимости посвятить ей целиком свою юную жизнь.

На дне ее ультрасовременной расшитой бисером сумки имелся маленький истрепанный молитвенник с загнутыми уголками, некогда принадлежавший Рахели, теперь она быстро его листала, пытаясь утолить нетерпение, страх, навязчивое ожидание, что мир вокруг нее однажды не устоит и обрушится. А потом она, смеясь, снова отправлялась брать приступом эту жизнь.

Обосноваться они решили в Тель-Авиве, и Сара быстро обросла маленьким кружком знакомых; они собирались в кафе на улице Дизенгоф, шутили, спорили, рассуждали о навязчивых страхах, заполнявших город. Там был некто Ицик, молодой человек с львиной гривой, который много чего повидал в своей жизни, но не переставал удивляться насилию, как ребенок.

— Нет, еврейский народ не создан для насилия, — радостно объявлял он, приходя в экзальтированное состояние духа. — Нам вот уже двадцать пять лет навязывают войну и считают нас милитаристами, а наши солдаты — это всего лишь штатские в униформе. Секрет их побед очень прост! — восклицал он. — У них самый лучший генерал, он ведет их в бой, и это не Даян, Рабин или Шарон. Его имя — Эйн Брейра, что значит: «Выбора нет».

Пытаясь разрядить напряженность, Сара предлагала вниманию компании какой-нибудь эпизод из новостной хроники, например находку в США черепа палеоевропейской формы, датированного почти сотней тысяч лет. Индейцы потребовали закопать его поглубже без дальнейших изысканий: предание и инстинкт говорили им, что это не кто иной, как их предок.

— Эти индейцы так же любят подлоги, как самый последний модный историк наших дней! — заключила она.

— Подтасовками занимались всегда и везде, — подхватил один из собеседников, — это началось с первым вздохом Адама: одному Богу известно, каких баек он мог наплести своей невесте.

Тут раздавался обычный в подобных случаях смех, потом, как всегда, наступал черед Дова, и он, верный себе, рассказывал свою неизменную историю — этот человек прошел Берген-Бельзен, потом ГУЛАГ, и при взгляде на него казалось, что он волочит за собой невидимую тюрьму, стены которой выстроились вокруг одних и тех же вопросов, не отпускавших его, причем эта ловушка не позволяла пленнику найти на них какие-либо, хоть приблизительные ответы.

— Прежде всего я не понимаю, почему мои родители не привили мне с малых лет религиозные воззрения тасманийских индейцев. Вы, может быть, предложите мне поискать что-либо иное, поскольку последний тасманийский индеец умер в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году. Согласен, пример подобран неудачно. Остановимся, если угодно, на синтоистской доктрине. Еще один неважнецкий вариант: синтоизм — религия почвы и крови, тут требовалось бы, чтобы наши предки как минимум две с половиной тысячи лет, если не больше, были японцами. Но если бы дело было только в моих родителях, не имевших возможности выбирать ни времени, ни места рождения (а то могли бы явиться на свет, скажем, во времена короля Казимира — это позволило бы нам избежать множества лишних неприятностей)! Но вот теперь я спрашиваю уже самого себя, почему я, прошедший Берген-Бельзен и ГУЛАГ, ставший теперь больше похожим на привидение, чем на живого человека, — почему я умудрился заделать детей и воспитать их в той же несчастной религии, что исповедую сам? Ну, прежде всего, конечно, не следовало бы приезжать в эту проклятую страну, которую, как вы, бедные мои овечки, прекрасно знаете, почти целиком заполнили евреи. Но можно ли было поступить иначе в то время? А вот почему я до сей поры еще не эмигрировал? Почему бы не вывезти мое семейство в какую-нибудь Японию или Тасманию, ха-ха? Ну да, что я делаю здесь, в Тель-Авиве, в этом кафе «Кассит» на улице Дизенгоф, вы мне можете объяснить?

Когда дело доходило до этого вопроса, кто-нибудь вступал, совсем как дети в школе, отвечающие домашнее задание, и терпеливо напоминал, что привязанность евреев к Израилю — это наш последний шанс спастись от полного исчезновения на радость всем прочим народам, вот почему мы сидим сейчас в кафе «Кассит», в Тель-Авиве, на улице Дизенгоф.