Андрей Новиков-Ланской - Кто против нас?

Он становился непосредственным свидетелем смертельного боя, и последние мысли павших постепенно обретали материальность этой ночью. Казалось, неотпетые воины искали общения с Гедройцем, чувствовали его присутствие, желали что-то объяснить ему, но не могли сами высказать себя. Этого уже и не требовалось. По мере восхождения в Гедройце пробуждалась неведомая доселе сила прозрения. В нём обострялись чувства: сначала он улавливал отголоски негромких мелодий, затем к ним стали примешиваться голоса, затем его глаза стали видеть белые свечения и контуры человеческих тел. И вскоре он обрел способность различать в темноте встречающихся на его пути людей — это были образы умирающих здесь солдат. Гедройц наблюдал эти видения, и голос старца Иосифа звучал в его сердце.

Перед ним светловолосый немец, и огромный боец Красной армии всаживает ему штык под сердце и не может потом вытащить, штык застревает меж ребер. Немец умирает минуту, смотрит огромными глазами на торчащую из его тела рукоятку. Гедройц же слышит голос Иосифа: «Ему казалось, что у него будет большая семья. Он с детства боялся смерти. Он всё время думал о смерти. Он слишком подчинил себя ее власти. И поэтому он пришел сюда — убить смерть в себе. Поэтому, умерев, он не знает страха. Он не знает, почему он здесь, но ты знаешь. Вот слова его последнего письма:

«Боже, почему ты покинул нас? Мы сражались пятнадцать дней за один дом, используя минометы, гранаты, пулемёты и штыки. Уже на третий день в подвалах, на лестничных клетках и лестницах валялись трупы 54 убитых немцев. Линия фронта проходит по коридору, разделяющему сгоревшие комнаты, по потолку между двумя этажами. Подкрепления подтягиваются из соседних домов по пожарным лестницам и дымоходам. С утра до ночи идет непрерывная борьба. С этажа на этаж, с почерневшими от копоти лицами мы забрасываем друг друга гранатами в грохоте взрывов, клубах пыли и дыма, среди куч цемента, луж крови, обломков мебели и частей человеческих тел… Длина улицы измеряется теперь не метрами, а трупами…»

Теперь Гедройц видит гибель того самого огромного советского солдата, убившего немца. Он пытается уползти от фашистского танка, и у Андрея нет сил смотреть туда. Может быть, танкист не заметил его на земле? Может быть, объедет? Нет, немец всё заметил, и хочет добить русского, и уже давит его гусеницами танка, переезжает его туловище. Но голова ещё мгновение жива, она видит всё это. И Гедройц слышит голос Иосифа: «Он хотел жениться и завести детей. Но он не успел. Он никогда не выпивал, дорожил трезвостью. На войне они почти не спали, почти не ели, почти не пили. Пока их всех не убили. Он не знает, почему он здесь, но ты знаешь. Вот слова его последнего письмо:

«Да, дорогая мама, бой здесь был большой, и сейчас он продолжается… Прошу тебя, сходи за меня в церковь, помолись за меня… И поставь несколько свечей перед иконой. Помолись богу за скорейшее окончание войны…»

А теперь уже подбит немецкий танк, только что раздавивший советского солдата, и немецкий воин сгорает заживо в этом танке. Гедройц видит его искаженное ужасом лицо, а через секунду оно совсем сожжено — так, что уже нельзя узнать. Танкист тоже умирает не сразу, руками хватается за то, что раньше было глазами. И Гедройц слышит голос Иосифа: «Он хотел работать на земле, как и деды его, баварские крестьяне. Он себе никогда не верил, он слушал лишь других. Ему сказали, что он должен быть здесь, и он был послушен. И теперь он сгорел в танке. Он лишь делал то, что должен был делать. У него в Германии жена, но она не узнает о его судьбе, его сочтут пропавшим без вести. Он не знает, почему он здесь, но ты знаешь. Вот слова его последнего письма:

«Дорогая жена! Я всё ещё жив и здоров. Сегодня, в воскресенье, я присутствовал на похоронах нескольких солдат моей роты. То, что видишь на кладбище, вселяет ужас. Если я вернусь домой, то никогда мне не забыть, что я видел. Эта трагедия несравнима ни с чем. Смерть гостит у нас ежедневно. Она меня больше не страшит…»

И Гедройц видит героя, подорвавшего этот немецкий танк, невысокого паренька. Тот теперь неудачно оказался в самом месиве рукопашной схватки, в дыму и ярости там уже не разбирают, кто свой, кто чужой, рубят каждого, кто под руку попадёт. И он попадает под руку своему же однополчанину, и тот рассекает его, даже не замечая этого. И на умирающих глазах застывает изумление. И Гедройц слышит голос Иосифа: «Он бы шил красивую одежду, ей бы сносу не было, ему так нравилось украшать людей. Он никогда ничего не боялся. Поэтому, когда его призвали сюда, в нём не было ни капли страха. Он шёл сюда сам, по своей воле и по своему желанию. Ему некого упрекнуть в том, что с ним случилось. Он не знает, почему он здесь, но ты знаешь. И вот слова его последнего письма: