Хуан Онетти - Короткая жизнь

— Мы отправляемся к Рене, — говорит Лагос, похлопывая меня. — Он славный парень. Но хорошо бы вам еще раз позвонить Пепе. Извините меня за все, доктор, особенно за эти мелкие беспокойства…

Быть может, он шутит, шутил все время; в его глазах нет ничего, кроме дружелюбия и старческой печали. Я захожу в аптеку, улыбаюсь в телефон, осведомляюсь о месте нахождения сеньора Альбано. Прошлой ночью, после выстрела, Лагос, организуя отступление, сдерживая наш скептицизм и безразличие, превзошел самого себя, придумав за отгороженным столиком кафе условную фразу: «Нет ли у вас сеньора Альбано?», чтоб узнавать по телефону новости, которые будут стекаться к Пепе. Лишняя предосторожность, туше виртуоза. Сеньор Альбано («Нашел!» — протянув палец, крикнул Лагос, нагибаясь к нам с победоносным и таинственным видом) родился от этикетки на бутылке, которая стояла у нас на столе. Однако, звоня Пепе, я чувствую, что у меня растет интерес к невозможному присутствию сеньора Альбано в кабачке, к тени его облаченного в белый костюм тела на запачканном полу, к неслыханному голосу, искаженному неповоротливостью тяжелой челюсти, к приветственному жесту, к терпению и злорадству, которыми я наделяю его поступки.

Показавшись за стеклами часового магазина и отодвинув засов небольшой металлической двери, Рене впустил нас, одетый в шелковый серый халат с черными кругами. Пока мы, пригибаясь, входили, он взбежал по лестнице и гордо встретил нас на пороге своей квартиры, смеясь с обычной для него (это угадывалось) шутливой интонацией, снимая очки из кокетства или чтобы лучше нас видеть.

Теперь он быстро и легко движется, убирает с письменного стола бумаги и книги, не слушает шутки, повторяемой Англичанином, поводит плечами в ответ на извинения Лагоса.

— Располагайтесь, — говорит он, — делайте что хотите. Можете остаться на пару лет, буду только рад. Если, конечно, вы не поспешите убраться из Буэнос-Айреса… Кто это сделал? — спрашивает он с загорающимися внезапным волнением глазами.

— Фуэнте Овехуна, — отвечает Лагос.

— Я, — говорит Оскар; он наклоняется, заботливо ставит чемодан на пол, выпрямляется и пыхает трубкой. — Все это идиотство, игра. Я убью еще кого-нибудь и сдамся, а они могут скрыться.

Вы начинаете ходить между открытым окном и нишей, где стоит святой Христофор с младенцем Иисусом на плече, а мы садимся, тщательно выбираем места, по очереди их занимаем. Кожа кресла обдает меня усталостью, проникающей в поры; я смотрю на вас и думаю, что вы силитесь вернуть ту радость, то растворение в молчании и одиночестве, которое открылось вам в маскарадной лавке.

— Меня не интересуют доводы, — говорит Англичанин, — я не собираюсь их слушать. — Он кладет ногу на чемодан, бережно держит трубку в руке. — Мы не имеем права здесь находиться. И не вижу смысла. Если в спальне нет женщин, я иду переодеваться. Хочу умереть в мундире швейцарской гвардии. Рене известно про маскарадные костюмы?

— Можете остаться на два года, — повторяет Рене; он показывает мне чеканный профиль, худую щеку, высокий жесткий ежик волос. — Если вы беспокоитесь обо мне, я могу ничего не знать. У меня в гостях друзья, они устраивают здесь бал-маскарад.

Вы продолжаете рыскать туда и сюда, словно ведомая собственной улыбкой. Отдаваясь спинке кресла, отдаваясь усталости и сну, я решаю отказаться от мести, простить вас в честь этой вашей упорной охоты за поводом к счастью, этого решения верить, которое вы принимаете и поддерживаете в час, когда будущее можно рассчитать по минутам, когда все существующие положения кажутся безвыходными.

Англичанин встает, сгибается, чтобы взять чемодан, проходит в спальню за портьерами.

— Простите, — говорит Лагос, — но вы, мой дорогой друг, мне не отвечаете. Мне не кажется неуместным выяснить, когда именно вы это узнали. Предположим на минуту, что вся эта история соответствует истине.

— Пожалуйста, — говорит Рене; сидя на столе, он с улыбкой снимает и рассматривает очки; аскетическая тонкость губ скрадывает женственные линии его рта. — Все удивительно просто. Положа руку на сердце, я ничего не знал и не знаю. Разумеется, радио кричит об этом с утра, каждые четверть часа. Слушая радио, я могу вообразить все, что угодно, сделать свои умозаключения и унести их в могилу.

Он улыбается все так же насмешливо и ласково, притворяется, что озабочен прозрачностью своих очков.

— Кто вы, Рене? — спрашиваю я.

— Рене, — отвечает он, вскидывает плечи и беспомощно разводит руками.